— Андрей Ермаков тут есть? — кричали от входа.

— Есть, — отозвался Андрей. — Чего надо?

Ему не хотелось вылезать из глубины санитарной землянки, где пахло гниющими ранами и было душно, но с Волги дул пронизывающий ветер, обещавший сильный мороз.

— Вылезай сюда, разговор есть.

Андрей подумал, что его вызывают в полк, но дело оказалось куда хуже. Земляк, служивший с его младшим братом Никитой, каким-то чудом отыскал Андрея и рассказал о его гибели.

— Какая служба? — не понял Ермаков. — Никитке всего шестнадцать лет было, семнадцать в феврале стукнет.

Красноармеец, лет тридцати, с загипсованной рукой, свернув с его помощью цигарку, вздохнул:

— Не стукнет ему семнадцать. Убили Никиту неделю назад.

— Рассказывай, не тяни жилы, — крикнул Андрей.

Оказывается, в конце лета Никита ушел с комсомольским набором в железнодорожный мостостроительный батальон. Непонятно, в каком качестве — вольнонаемного или рядового бойца. Когда восстанавливали мост через Ахтубу, налетели «юнкерсы» и сбросили несколько бомб.

Никиту сорвало взрывной волной с опоры, где он работал, и швырнуло на лед. Лед был еще слабый, но выдержал удар, лишь растрескался. Контуженный, с переломанными ногами, братишка лежал до утра, пока его не увидели.

— Он уже весь обмерз, — рассказывал боец-железнодорожник. — Едва дышал, голова разбита, ноги сломаны.

— А чего вы его сразу не достали? — Андрей тоже раскуривал самокрутку. В разные стороны яростно летели искры. — Струсили?

— Брось! Мы своих никогда не бросаем. Ночью это было, бомбили нас крепко. В бытовку бомба шарахнула, сразу шестерых в куски разнесла.

— Плевать мне на вашу бытовку. Почему Никиту не достали?

— Я тебе рассказываю, а ты слушать не хочешь, — разозлился раненый железнодорожник. — У всех нынче горе. Так вот, бомбили сильно, лед во многих местах треснул, а льдину с Никитой вниз отнесло. Думали, утонул.

— А он весь переломанный замерзал, вас ждал, — угрюмо огрызнулся Андрей.

— Подобрали его утром, помощь оказали, в госпиталь понесли. Он по дороге про тебя рассказал, что в Сталинграде воюешь. Просил передать, как все с ним случилось, а матери ничего не говорить. Погиб, и все.

— Так он в госпитале умер?

— В тот же день. Легкие отбил при ударе и другие раны получил. Вспоминал про тебя.

Андрей сидел молча. До него пока еще не доходило, что Никиты, младшего братишки, который был ему ближе всех, уже нет на свете, только стекали по щекам слезы и в горле застрял комок. Комок вырвался плачем, Андрей зажимал и никак не мог зажать рот. Ему не мешали, молча курили, о чем-то бубнили приглушенными голосами. А перед глазами в темноте ноябрьской ночи всплывало и не исчезало одно и то же видение.

Маленькое щуплое тело брата, лежащее на льдине и медленно уходящее из жизни. В руки Андрею сунули стопку бумаг. Железнодорожник объяснял:

— Тут письма, фотокарточки. Деньги — шестнадцать червонцев.

— Убирайся к чертовой матери! — не выдержав, крикнул он. — Что у вас за сволочье собралось, что своих раненых на льду оставляете!

— Да не нашли мы его, — снова пытался объяснить боец.

— Иди, иди, парень, в свою санчасть, — подтолкнули его. — Видишь, не в себе человек от горя. Он снайпер, может, и пистолет при нем. Шлепнет — и все дела.

На следующее утро Андрей собрал вещи и сказал медсестре:

— Все, належался. Ухожу в полк.

— Подожди, документы на ранение выпишем.

— Зойка заберет. А я пойду.

Девятого ноября, когда Андрей Ермаков уходил из санчасти, в Сталинград пришла настоящая зима. Ветер утих, температура опустилась градусов до восемнадцати. Волга парила, но большая ширина реки и сильное течение не давали ей замерзнуть.

Лед сковал небольшие заливы и мели возле песчаных кос. Вода загустела и несла массу крошечных льдинок. Кое-где они сбивались в сплошную кашу — шуга идет! Течение несло с верховьев крупные льдины. Иногда шуршание льдин, идущих бок о бок, превращалось в треск, течение сталкивало их, раскалывая на части, громоздя друг на друга.

Морозная ночь принесла немало бед. Деревянные лодки и небольшие баркасы с трудом миновали стрежень, уклоняясь от острых льдин. Кому-то не повезло. Широкую двухвесельную лодку, загруженную до бортов ящиками с патронами, ударило в борт и мгновенно перевернуло. Ящики и оба лодочника утонули, а смятый корпус продолжало нести среди льдин.

Баркас, изрядно побитый за время путины, врезался в нагромождение льда. Сквозь проломленный нос хлынула вода. Заполненные грузом и водой трюмы в считаные минуты потянули баркас ко дну. Несколько моряков, сумевших выплыть, попали в крошево ледяных обломков, а течение тащило обессилевших, оглушенных людей под ледяной затор, вслед за их погибшим судном.

Широкие тупые носы барж с трудом пробивали ледяные заторы. Скорость судов резко замедлилась, что облегчало работу немецким артиллеристам. Они с азартом всаживали снаряды в медленно идущие суда и кричали от возбуждения, когда тяжелый фугас калибра 105 или 150 миллиметров проламывал борт, сносил надстройки. Судно начинало крениться, а с горящей палубы прыгали навстречу своей гибели красноармейцы — пополнение для Сталинграда.

Но беспрепятственно уничтожить переправу не давали советские батареи, замаскированные в пойменном лесу левого берега. В ответ на вспышки немецких орудий летели тяжелые гаубичные снаряды. Осколки выкашивали расчеты, прямые попадания разносили орудия, срывали щиты, плющили стволы и лафеты. Среди искореженных орудий ползали искалеченные, смертельно раненные немецкие артиллеристы, лишь недавно радовавшиеся своим метким попаданиям.

Иногда взрывались артиллерийские погреба. Столбы пламени и мерзлой земли поднимались вверх, разбрасывая тела немецких артиллеристов и обломки ящиков. Массивные гаубичные гильзы взлетали, как ракеты — в них сгорал пороховой заряд.

Но труднее всего приходилось морякам. Шуга забивала систему охлаждения. Под утро застрял, налетев на мель, небольшой колесный пароход. Его пытался вытащить буксир, но дважды рвались тросы.

Немецкая батарея 105-миллиметровок, в которой после попаданий советских снарядов остались две гаубицы, выждав время, открыла огонь по застрявшему пароходу. Деревянное судно, построенное лет пятьдесят назад, развалило на части, которые полыхали, окутанные дымом и клубами пара от намерзшего на остатках корпуса льда.

Буксир взял на борт сколько мог людей и, черпая воду, кое-как вывез бойцов. По нему снова били с высоты немецкие пушки разного калибра, но капитан умело маневрировал, а с кормы быстро и звонко отвечала врагу легкая «сорокапятка». Если буксир все же довез людей до затона возле Красной Слободы (ночью их все равно отправят в Сталинград новым рейсом), то тем, кто остался на песчаной косе возле горящего парохода, пришлось туго.