двумя почтальонами;

семью школярами;

мальчишкой-посыльным;

водителем конки, прогуливавшимся в городском саду при полном параде. Поскольку там же слонялось еще и несколько велосипедистов, прислонив свои машины к деревьям, он, естественно, отправился на поиски стоянки экипажей.

Он поприветствовал также и одного из велосипедистов – на левом рукаве у того красовался затертый шеврон какого-то спортивного клуба.

Он зашел по дороге в церковь и спросил, как разыскать служку, пожелав припасть к его ногам. Блуждая наугад меж скамеек, он по очереди усмирил свою гордыню перед:

цинковым стягом умывальника;

невесть как там оказавшимся базарным петрушкой;

упоминанием о многочисленных жертвователях собору, уж очень красивой была мемориальная доска;

церковным поваренком – рассудив, что это наверняка сержант, отправленный в наряд на кухню, благо не пришлось особенно переодеваться.

С наступлением ночи, когда возможности для коленопреклонений становились все более ограниченными, он пошел на блеск привокзальных огней. На улице ему повстречалась группа очень странных солдат. Это были не пьяницы, которые руководствуясь в своей жажде верстовыми камнями небытия, скитаются от одного ручейка к другому, повторяя согласно законам преломления их малейшие изгибы. Эти солдаты причудливо извивались, ощупывая стены, пока не расшибались наконец в кровь, наткнувшись на случайного прохожего или зацепив ногой за выбоину в тротуаре. Они напоминали слепцов, цепочкой плетущихся навстречу очередной яме, – вылитые персонажи Брейгеля, только в военной форме.

До Сангля доносились обрывки фраз, по которым он понял суть их стенаний:

«Все, не найти нам лазарета. Уже по третьему разу город обходим. Рухнул лазарет, это точно. Как в прошлом году, когда главврач к вечернему обходу нашел одни стены – строителей-то он забыл предупредить, недосмотрел. Крыша посыпалась прямо над тифозными, пришлось их вынести в коридор к роженицам. Вот уж верно, поправили здоровье. Каждый год, что ли, в этом городе стены рушатся из-за врачей-недотеп?»

И они отправились, касаясь стен, по четвертому кругу.

Разглядев в сумерках лычку у них на петлице, Сангль понял, о чем это они бредят. В небольшом гарнизоне, располагавшемся на пригорке по соседству, в последнее время участились случаи зрительных расстройств из-за большой высоты. Врач с утра осматривал больных и приказывал срочно направить их в лазарет, но целый отряд набирался только к вечерней поверке, и их отправляли безо всякого сопровождения. Добравшись до города, где находился лазарет, уже затемно и не разбирая сослепу вывесок искусственного освещения, бедняги скитались на ощупь в кромешной тьме. К этим процессиям уже привыкли – поэтому-то офицеры и не возмутились его невниманием к военному этикету.

…Да поможет эта глава толпе, неизлечимо пораженной куриной слепотой и умеющей различать лишь старые знакомые огоньки, уразуметь, что есть и те, кто как раз ее почитает болезненным отклонением от нормы и в заботе именно о ней вычисляет прямое восхождение и склонение светил в беззвездной для нее ночи; пусть поможет простить этой книге то, что покажется ей издевательством над ее кумирами, поскольку позиция-то наша как раз такова: наверное, отнюдь не каждый день военные лазареты рушатся по недосмотру главврачей; не исключено, что это и вовсе происходит крайне редко; и что много лет, как о том никто не слышал, описываемый случай наверняка – редкое исключение из правил; и что, наконец, несмотря на подлинность сего рассказа (ср. некоторые газеты за лето 89-го года), мы стремимся снисходительно представить его лишь как милую фантазию…

Сангль, как истовый ревнитель библейских заповедей, подумал было разузнать, нет ли где поблизости канавы или зеркальной витрины, дабы на мгновение ослепшие солдаты врезались в нее со всего маху; однако, боясь опоздать на поезд, он удовольствовался лишь кратким:

– Я – ваш Генерал! А ну, руки по швам!

‹…› – Смотрите: сейчас я прикончу эту зверюгу, – спокойно вымолил Маркёй.

– Какую еще зверюгу? Да ты пьян, старина… хмм, мой юный друг, – поправился генерал.

– Вот эту, – кивнул Маркёй.

Перед ними, залитое лунным светом, горбилось какое-то железное создание, с подобием рук, лежащих на коленях, и коваными плечами без головы.

– Гляди-ка, динамометр! – воскликнул, развеселившись, генерал.

– Я убью это существо, – упрямо повторил Маркёй.

– Мой юный друг, – степенно начал генерал, – когда я был в вашем возрасте, даже, наверное, помладше, и только еще готовился сдавать экзамены в военной школе, мне случалось срывать вывески, отвинчивать писсуары, воровать бутылки у зазевавшегося молочника и запирать пьянчуг в заброшенных домах – но никогда, слышите, никогда мне не приходило на ум взламывать машины по продаже билетов! Да нет, решительно, он пьян… Но осторожнее, мой друг, выпивки ты там не найдешь!

– Ее просто распирает мощь… и полным-полно цифр, – не слушая, бормотал себе под нос Маркёй.

– Ну хорошо, – смирился генерал, – я буду рад помочь тебе сломать эту махину, но как? Пинками, парою хороших тумаков? Уж не хочешь ли ты, чтобы я дал тебе мою саблю! а, рассечь ее напополам!

– Сломать? Ну нет, – сказал Маркёй, – я хочу ее убить.

– Берегись, так ты рискуешь попасть за решетку – за нанесение ущерба сооружению общественного пользования.

– Убить… но с разрешения, – проговорил Маркёй и, порывшись в жилетном кармане, вытащил монетку в десять сантимов – французской чеканки.

Вертикальная щель динамометра мерно светилась никелем.

– Это самка… – без тени улыбки сказал Маркёй, – но она очень сильна.

Монетка тихо звякнула где-то внутри, как будто внушительных размеров машина потихоньку готовилась к работе.

Андре Маркёй схватился за нижнюю часть, напоминавшую металлическое сиденье, и без видимого усилия потянул на себя:

– Прошу вас, мадам.

Конец этой фразы потонул в восхитительном грохоте ломающегося механизма, вырванные с корнем пружины зазмеились по земле, словно внутренности поверженного зверя; циферблат вытянулся, его стрелка бешено крутанулась, точно затравленный в норе хищник.

– Давайте-ка убираться отсюда, пока не поздно, – сухо вымолвил генерал, – агрегат у этой скотинки, как ни странно, оказался непрочный.

И уже совершенно овладев собой, хотя Маркёй все еще сжимал, наподобие кастетов, две блестящие рукоятки, они перелезли через ограду и направились к поджидавшему их экипажу.

Занимавшийся день отливал каким-то замогильным светом.

Варавва, как лицо заинтересованное, был снят с соревнования.