Он еще что-то говорил, но я на время перестала что-либо воспринимать. Что же получается? Что выдала меня Нинка? Видимо, так. Представляю, что ей пришлось вынести, ее Стив — человек грубый. И все же… Могла же она сказать мне: так, мол, получилось, Стив знает, будь осторожна. А то я сама полезла в ловушку.

Увидев мою растерянность, Ричард перешел в наступление:

— Слушай, мы должны осознать факт: простого выхода из нашего положения нет. Ты не хочешь жить со мной в Америке — ладно, я готов на развод. Мне не привыкать. — Он усмехнулся. — Но как быть с Джорджем? Если бы это была не Россия… Извини, я хочу сказать, что если в условия нашего развода включить, допустим, пункт о том, что половину времени мальчик проводит в России, а половину в Америке — то как я добьюсь его реализации? Здесь судебные власти безусловно потребуют выполнить соглашение, а в России? Нет, так рисковать я не могу.

По правде говоря, мне тоже не очень-то хотелось, чтобы Юрка половину времени проводил с отцом в Америке. Для детей здесь столько соблазнов…

— Что еще ты можешь предложить? Ты сам создал это положение, ты должен искать выход.

Ему явно были не по вкусу мои слова, но он предпочел пропустить их без ответа.

— В таких случаях нужно искать компромисс, то есть обе стороны должны идти на уступки. Если ты не хочешь жить со мной, я согласен после развода купить тебе дом здесь, в Хьюстоне, и платить тебе ежемесячно… ну, сколько договоримся. Ты будешь жить с Джорджем, а за мной остается право видеть его три раза в неделю. Совместное воспитание — есть такой правовой статус. Но без моего разрешения ты мальчика никуда увезти не можешь, иначе…

Он не договорил, но это была угроза, и меня от нее прямо передернуло.

— Что иначе? Ты опять отправишь меня в тюрьму? Или на электрический стул?

Он поморщился:

— Не говори глупости. Я тебе предлагаю реальный выход из положения.

— А я тебе говорю, что не хочу жить в Америке. Я хочу жить дома, в своей стране — разве это так много? Ты же из Америки никуда бы не уехал, ты мне много раз повторял, что нигде не смог бы жить. Почему ты не хочешь понять меня?

Он только пожал плечами:

— Кажется, ты не в состоянии трезво оценить ситуацию. Что ж, вернемся к этому через год. У тебя есть время, чтобы подумать.

Ни о каком сне и мечтать было нечего. Я крутилась на койке так, что моя соседка, толстая молодая негритянка, в конце концов не выдержала:

— Эй ты, тише там! Не у тебя одной проблемы.

Целый год вычеркивается из жизни! Пусть, но в Америке я все равно жить не буду. Я должна вернуться в Россию, и обязательно с Юрой!

Я слезла с койки и стала колотить в дверь с такой силой, что моя соседка испугалась:

— Ты что? Ведь ночь!

Пришла надзирательница.

— Мне необходимо позвонить по телефону. Немедленно! Это чрезвычайный случай.

— Ночью не полагается. — Говорила она не так уж категорично, и я начала требовать с еще большей настойчивостью. Я еще раньше приметила эту надзирательницу — у нее было неуместное для такой профессии доброе лицо.

— Да не могу я, поверьте. Правила такие.

— Позовите сюда главного! — я повысила голос. — Это чрезвычайные обстоятельства. Я имею право.

— Ну ладно, — поддалась она. — Позову начальника смены.

Тут неожиданно вмешалась моя соседка по камере:

— Да брось ты, Бренда. Отведи ее к телефону. Чего ты будешь кого-то звать, ходить туда-сюда… Ведь поздно, ночь!

Надзирательница боязливо оглянулась по сторонам и буркнула:

— Ладно. Только тихо-тихо…

Номер своей телефонной карты я знала на память. Трубка долго потрескивала, пощелкивала, и вдруг сразу, без гудка знакомый до ужаса голос сказал «слушаю». Восьми лет как будто не было… Всего одно слово, и у меня что-то упало внутри и задрожали колени. Я еле выдавила из себя:

— Это я…

Он охнул и произнес что-то нечленораздельное. Потом перевел дух и спросил:

— Ты откуда?

— Откуда? Издалека… Я слышала, у тебя мама умерла. Я знаю, как тебе тяжело. Я хотела сказать, что сочувствую. И понимаю.

— Спасибо, Катя. Поверить невозможно. Неужели это ты? Как во сне…

— Правда? Знаешь, я все эти годы думала… Наверное, я была неправа. Ну, ты понимаешь, о чем речь…

Он вздохнул и помолчал.

— Не стоит об этом… Далекое прошлое — что об этом говорить! Как ты живешь там?

— Слушай, мне очень некогда… то есть время ограничено, каждый момент могут прервать. Я хочу сказать, что через год я приеду в Россию. С сыном.

— А муж?

— Я разведусь. Через год, понимаешь?

Наступила длинная глухая пауза. И эта пауза… Что бы он ни сказал после этой паузы — ничего не имело значения: она была выразительнее любых слов. В течение этой паузы весь мой мир перевернулся и рассыпался…

— Как я могу знать, что со мной будет через год? — сказал он, наконец, упавшим голосом. — Катя, ты единственная женщина, которую я любил. Ты же сама знаешь. Но как я могу брать на себя такую ответственность? Да еще с ребенком… Честно говоря, я один-то еле перебиваюсь. Все катится под гору, жизнь прямо на глазах превращается черт знает во что…

Я перестала различать его слова, в глазах у меня помутилось, я почувствовала, что теряю сознание. Последнее, что я помню, — как попыталась положить трубку на место…

Очнулась я на своей койке в камере. Надо мной склонились два черных лица — моя соседка по камере и надзирательница Бренда.

— Как вы? Позвать врача?

— Нет-нет, врача не надо. — Я приподнялась. Голова кружилась, но я смогла сесть. — Все в порядке.

Они отошли, а я осталась со своими мыслями.

Теперь, оказывается, он не может брать на себя ответственность за ребенка. А раньше он не мог оставить маму… Какое малодушное существо, надо честно признать! Неужели все восемь лет я продолжала в глубине души на что-то надеяться?

Но сейчас дело не в нем. Как ни ужасны эти тюремные дни, но в конце концов они кончатся, — и что дальше? Без Юрки я никуда не уеду, тут и говорить нечего. Можно надеяться, что по условиям развода я получу право хотя бы на какое-то время брать его в Россию. Но что я там буду делать? Как жить? Опять водить экскурсии? На это теперь не проживешь, судя по всему. Тем более с ребенком. Да и где жить? В маминой комнатенке втроем — это после двухэтажного дома? Как себя Юрка почувствует?

Почему же я не думала об этом, когда покупала билеты в Москву? На кого я рассчитывала? На Ричарда? На Лобова?

Кажется, я окончательно запуталась. Все, что мне остается, — развестись и продолжать жить в Америке. Или вообще — попросить прощения у мужа и тихо доживать с ним свой век, навсегда забыв о поездке с сыном в Россию. Уверена, что он согласится восстановить семейную жизнь, он слишком рационален, чтобы дать волю своим обидам. Слишком американец.