Я постигаю смысл слова «разочарование».

Города мелькают один за другим. Аомори, Госёгавара, Хиросаки, Носиро. Мы огибаем Хонсю и возвращаемся на восток. Но направление движения не меняет ничего. Разве что теперь хребет Оу — слева, а справа — Японское море. Большим разнообразием я бы это не назвал.

Я снова начинаю пить. В каждом городе покупаю большую бутылку виски, даже не обращая внимания на марку, и молча напиваюсь во время очередного перегона. Такэо ругается, что у него запотевают стекла. Он предлагает мне перейти на таблетки, которые глотает Муцуми. Один раз в знак протеста я заблевываю пол в машине. Запросто мог бы сдержаться, но мне хочется хоть как-то выразить свое несогласие с ним. Заканчивается все тем, что он моет машину, остановившись около речушки, а я сплю в стельку пьяный прямо на траве, положив под голову пустую бутылку.

После этого случая никто не хочет сидеть вместе со мной. Я предлагаю высадить меня из машины, а самим отправляться ко всем чертям.

— Так и будет, — холодно отвечает Такэо. — Но не сейчас. Потерпи немного.

Я для чего-то им нужен, это ясно. И они мне нужны. Во всяком случае до тех пор, пока я не придумал, как быть с Юрико и с полицией. Мысль о господине Мураками удерживает меня рядом с этой компанией. Мысль о Юрико заставляет меня спокойно пить виски, пока Такэо уговаривает какого-нибудь парня покончить с собой. Надежда, на то, что мой брат, наконец, позвонит и скажет, что кавалерия спешит на помощь, придает мне сил смириться с моим положением.

После господина Рэя следуют Ватанабэ Масафуми, Куроки Сатору и Кудо Тецунори. Все они — преуспевающие бизнесмены. Более чем… Каждый из них далеко не последний человек в своем городе. Понятия не имею, что заставило их связаться с таким человеком, как Такэо. Когда я их видел, у меня не создавалось впечатления, что они люди с проблемами. Иногда я думаю, что Такэо вовсе необязательно, чтобы к нему обращались за психологической помощью. Он может прийти и сам. А после пары разговоров с ним, ни у кого не возникнет желания попробовать обратиться к другому психологу. Все будет кончено. Осталось выяснить, по какому принципу он сам выбирает себе клиентов.

Однажды, когда мы выезжаем на рассвете из города, в котором только что стало одним бизнесменом меньше, я сворачиваю пробку и говорю:

— Расскажи, как ты это делаешь?

— Что?

— Заставляешь людей убивать себя.

— Я никого не заставляю. Это было бы убийством.

— Хорошо. Как ты добиваешься того, что у человека возникает желание убить себя?

— Вера в свою исключительность — вот в чем штука. Краеугольный камень человеческой личности. Ощущение, что ты особенный и уникальный — основа нашего самосознания. Часть инстинкта выживания, если хочешь. Очередная иллюзия… Если убедить человека в том, что он ничем не примечательная биологическая масса, инстинкт к жизни мигом слабеет. Зато стремление к смерти, заложенное в каждом из нас набирает обороты. Потом достаточно небольшого толчка. Главное, заставить человека поверить, что он никакой не особенный и не единственный в своем роде. Это сложнее всего. Знал бы ты, как люди цепляются за эту идею…

Я подумываю, не заблевать ли ему еще раз машину?

— Как твой страх? Ты продолжаешь анализировать себя? Тогда, в парке, ты ведь кое-что понял, да? Не хочешь рассказать мне об этом?

— Веди лучше машину, — говорю я и отворачиваюсь. Блевать мне не хочется.

— Такэо, останови, — подает голос Муцуми. — У меня начались месячные.

Это — моя жизнь в настоящий момент.

Если верить философам, которые утверждают, что мы существуем лишь в данный конкретный отрезок времени, который называется настоящим, а все остальное — либо воспоминания, либо перспектива, если поверить им, то…

…Это и есть вся моя жизнь. И если кто-то скажет, что она похожа на дерьмо, я с ним соглашусь.

В городе Акита мы планируем задержаться на два дня. Останавливаемся в доме одного из многочисленных поклонников теории Такэо. На глаз я определяю, что жить этому добровольцу осталось совсем недолго. Он уже не верит в свою исключительность. Он уже постиг, что своей смертью поможет будущим поколениям. Он знает, что просто следует естественному ходу вещей и зову природы, засовывая голову в петлю.

Когда он кланяется мне, приглашая войти в дом, я просто делаю глоток прямо из бутылки и протискиваюсь в дверь, толкнув его плечом. Если считаешь себя никчемным куском мяса, приятель, я так и буду к тебе относиться. Такэо сокрушенно качает головой. Да, я трудновоспитуемый тип. И мне это начинает нравиться. Раньше я думал, что настоящая свобода — это возможность жить, сообразуясь исключительно со своими принципами, желаниями и потребностями. Но общение с Такэо позволило мне сделать открытие. Свобода — это полное отсутствие принципов, желаний и потребностей. Если ничего этого у тебя нет — ты можешь плевать на все, в том числе и на самого себя.

Все-таки что-то есть в теории этого психа. Предложи мне кто-нибудь сейчас сыграть в русскую рулетку, рука у меня не дрогнет. Особенно если в другой будет бутылка виски.

Я подхожу к зеркалу в ванной, смотрю на ставшее совершенно чужим лицо и говорю ему:

— Посылай ты все к черту, парень! Никто не стоит того, чтобы быть спасенным. Даже ты…

Я постигаю смысл слова «отрицание».

А вечером Такэо проводит собрание группы суицидоголиков города Акита. Мы с Юрико присутствуем на нем. Муцуми сейчас ловит кайф от своих «колес», сидя в горячей ванне в трех кварталах от того места, где мы сидим на пластмассовых стульчиках и слушаем откровения парня с обожженным лицом. Номер Девяносто Семь. Впрочем, лицом эту маску ужаса назвать сложно. Что-то розово-коричнево-белое с узкой щелью рта и крошечным бугорком носа.

Еще месяц назад я бы посочувствовал ему. Он из тех ребят, которых меньше всего хочется встретить в ночном парке, возвращаясь из кинотеатра с последнего вечернего сеанса. Да, месяц назад я бы с горечью думал о его поломанной в результате идиотского случая судьбе, о грызущем чувстве одиночества, на которое он обречен до конца жизни, о том, что вряд ли можно привыкнуть к тому, что каждый встречный опускает глаза, увидев этот кошмар. Месяц назад я бы рассвирепел, услышав обычное для Такэо:

— Знаешь, все мы, сидящие здесь, органическая масса, стремящаяся к разложению. Почему ты думаешь, что твое уродство делает тебя каким-то особенным? Такое страшилище тоже никому не нужно. Как и мы все. Не строй иллюзий.

Но я не свирепею. Я не проникаюсь сочувствием, не сострадаю, не жалею неудачника. Мне все равно, что с ним будет завтра. Мне все равно, что будет завтра со всеми нами. Я просто подношу бутылку к губам и делаю огромный глоток, а потом громко рыгаю, подводя итог под словами Такэо. Он удивленно смотрит в мою сторону.

Ты ведь тоже не особенный, думаю я. Ты такой же как все, только немного психованнее, чем остальные. Потому-то эти обезьяны внимают тебе. Ты сам попал в ловушку чувства собственной исключительности.