Под конец хочется сказать еще об одном. Опять же, мы с вами помним, что проблема зла – это проблема Эго. Даже то, что составляет название этой главы, – «Темная божественность» – это проблема Эго. Разве боги считают себя проблемой, неразрешимым противоречием? Абсурден даже сам этот вопрос. Проблема теодицеи, проблема преимущественно западная, где коллективное Эго успело развиться в высокой степени, теперь досталась и таким культурами, как японская, китайская или индийская. Подражая нам, они также познакомились и с лихорадкой материализма, мотивированного Эго. Исторически западные религии – иудаизм, христианство, ислам – положили в свое основание факт отпадения от благодати, архетипическое отъединение, которое они приписывают изъяну Эго, необдуманному выбору, опрометчиво съеденному яблоку. Их надежда на примирение облечена в идею покорности (именно так и переводится слово «ислам») воле Бога. В восточной традиции проблема отделения, отчужденности – это тоже проблема Эго, проблема отношения. Восток видел, что расщепление Эго порождает только лишь отчуждение. Поэтому великие восточные религии, буддизм и индуизм, лечат наше разделенное состояние, устремляясь к трансцендентности Эго (буддизм) или его перемещению в великом колесе самсары (судьбы, создаваемой нашими делами), где карма, или последствия, облегчаются с каждым последующим поколением, благодаря метемпсихозу, или перерождению. Соответственно, спасение, или исцеление, в коллективной восточной традиции требует «изменить свой ум», освободить Эго от оков тревоги и желания. Немецкое слово Gelassenheit, безмятежность, также можно перевести дословно как «состояние, когда все отпущено». Отпустив все, переживаешь гармонию, примирение, безмятежность. Молитва о безмятежности в группах «Двенадцать шагов» просит от Эго самого что ни на есть сложного: чтобы оно признало свои ограниченные силы и этим признанием открылось для самого себя, другими словами, перестало быть мотивированным, компульсивным, движимым расщеплением.

Великий странник души, романист Никос Казандзакис поместил следующую надпись на свой могильный камень:

В этих его словах – окончательный экзистенциальный мятеж против нашего бессилия перед лицом неумолимой природы, той самой природы, где один поедает другого и в результате неизбежности поедаем другим[127]. В этих словах – выбор в пользу свободы доктора из романа Альбера Камю «Чума». Зная, что бессилен, что чума победит, он сам создает для себя свой смысл, с удвоенным упорством служа страждущим. Избавить их от страданий нет возможности; остается лишь дарить сострадание, и в этом – их общее искупление. Такова и работа одного адвоката, с которым я недавно познакомился. Он защищает тех, кто приговорен к смертной казни, сразу же ставя в известность, что спасти их не в его силах, что апелляционные законы против них, что богачи не попадают в камеры смертников, однако он будет драться за них до конца. Враг в этих случаях – не темные боги, но отчаяние, нигилизм. Как когда-то выразился Камю, мы свободны именно потому, что мир абсурден. Если бы он «имел смысл», это все равно был бы не наш смысл. Но поскольку он изначально скрыт от нас, мы открываем свою свободу в характере выбора, который совершаем, в ценностях, которые хотим отстаивать.

В конце концов темная сторона божественности – это наша проблема, не проблема богов. Проблему Тени решать нам, не богам. В конечном итоге эго-сознанию придется встретиться лицом к лицу со своим наибольшим кошмаром, то есть со своей глубокой ограниченностью. Но посреди величайшего поражения мы также приглашены признать и принять нашу наибольшую, парадоксальную свободу: этот мир, созданный не нами, оставляет за нами возможность жить в нем по-своему.

Но как Тень может быть позитивной, когда, по определению, и столь часто в непосредственном переживании она воспринимается как нарушитель порядка, как отвергаемый Другой, возмутитель нравственного спокойствия, враг, узурпатор, Дьявол, демон, антагонист, противник наших интересов, злой колдун, своими проделками вечно путающий наши планы, разрушитель сознательных намерений и, самое главное, неуловимый, вездесущий ниспровергатель того, какими бы мы хотели видеть себя. Но какими нам хотелось бы видеть себя? Праведными? Нравственными? Постоянными? Великодушными? Заботливыми? Так как же можно допустить Тень в эту благопристойную компанию? Разве мы успели забыть о «Молодом Брауне», герое одноименной повести Натаниэля Готорна, о молодом добродетельном пуританине, который однажды забрел в темный лес и обнаружил там, что его набожные соседи и даже Вера, его жена, такая щепетильная в вопросах нравственности, участвуют в черной мессе в честь Темного? Разве мы успели забыть, что он, потрясенный встречей с темнотой, да еще столь близко от своего дома, потерял свою Веру, удалился от людей и умер одиноким циником, горькой и неоплаканной смертью? Какое же добро в таком случае может происходить из этого теневого мира? Да и кому захочется пересечь этот темный лес от начала и до конца? Но только есть ли у нас другой выбор, ведь мы уже всегда и повсюду бредем этим темным лесом?

Поиски ответа на этот вопрос, пожалуй, лучше всего начать с вопроса, почему такой писатель, как Готорн, отдал столько сил исследованию темноты, что мы носим в себе. Возможно, эти теневые выбросы послужили почвой для многих его рассказов и романов по той причине, что и Готорна, и весь его род неотступно преследовала память об одном из предков, который вел допросы на заседаниях суда, где рассматривалось дело Салемских ведьм. Но, начиная читать Готорна, будь то «Алая буква», или «Итен Брэнд», или «Дочь Рапачини», или «Мой родственник, майор Молино», мы не можем не ощутить того, что пленяло самого писателя Готорна – невероятное могущество Тени.

Литературный критик Гарри Левин, автор книги «Сила Черноты» – исследования, посвященного Готорну, Мелвиллу и По, пытается разобраться, в чем причина странной увлеченности американских писателей XIX века темными силами. Прибавим к этому списку Твена, и нам, несомненно, откроется то, что объединяет этих авторов, – интуитивное ощущение однобокости коллективного сознания Америки XIX века, понимание того, что триумф самонадеянного высокомерия эпохи империалистической экспансии, рабства, истребления коренных цивилизаций уже начинает приносить свои мрачные плоды.