Вождь размещался на втором этаже, в бывшем рабочем кабинете Екатерины Вилоровны и охранялся целым стадом отборных «быков» во главе с Коляном. Вход в здание и окрестности тоже были перекрыты усиленными караулами: Цезарь не хотел никаких неожиданностей. Он уже начал отращивать усы и вообще многое ставил на завтрашний день.

Венина комната располагалась ниже этажом, что существенно упрощало дело. Дабы избежать излишних распросов, Веня планировал вылезти наружу через окно соседней кладовки, пересечь примыкающий к дому неширокий освещенный участок, а дальше продвигаться ползком, обходя таким образом многочисленные, но традиционно беспечные «бычьи» караулы. Перед тем, как выйти из комнаты, он подошел взглянуть в последний раз на Вовочку. Друг безмятежно спал, кривя младенческой улыбкой испитое пятидесятилетнее лицо. Где ты сейчас, Вовочка, в каких далях? Что тебе снится? Крейсер «Аврора»? Штурм Смольного? Въезд в Кремль под праздничный колокольный перезвон всех московских церквей? Счастье всех, кто снами? Не будет тебе ничего этого, дружище. Ни крейсера, ни Смольного, ни перезвона. А будет тебе маленький холмик рядом со Степаненками, аккуратный поначалу, провалившийся через год, когда подгниешь.

Зачем ты сошел с ума, Вовка? Неужели только из-за имени? Запретить бы это подлое имя, забыть, стереть из всех метрик и святцев, сбить со всех памятников и надгробий, да еще и кислотой плеснуть, чтобы уж точно не ожило, не выползло черной могильной гадюкой из случайно встреченных на пути, выбеленых временем черепов. Чур, чур, поганое! Будь ты проклято во веки веков, и ты, и сама память о тебе!

Коридор был пуст. Веня шагнул направо, попробовал дверь кладовки. Он оставил ее открытой заблаговременно, еще с вечера. Дверь послушно отворилась, Веня скользул внутрь, перевел дух. Так. Первый этап прошел на ура. Теперь окно. Шпингалеты он тоже смазал заранее; теперь они беззвучно сдвинулись; окно растворилось, впустив в комнату влажный ночной воздух, запахи леса и озера. Ну вот. Теперь решетка. Одно слово, что решетка: хлипкая, тоненькая, ногой садануть — сама вылетит. Но ногой нам нельзя, нам нужно потихонечку, аккуратненько, фомочкой… где у нас фомочка? Вот у нас фомочка, где мы ее вчера притырили, родимую, там и лежит, под полкой, за ведром.

Веня налег на фомку, решетка дрогнула, зашуршала штукатурка и крепежные болты полезли наружу с охотой, объяснимой только многолетней безвылазной бессменностью, от коей может сбрендить любой, даже самый надежный сторож. Путь свободен. Веня прикинул, стоит ли взять фомку с собой в качестве оружия и решил оставить, от греха подальше. Он уже занес ногу на подоконник, когда сзади послышался голос:

— Кончай, Веник. Лучше вернись добром…

Веня обернулся. В дверях кладовки стоял Вовочка.

— А не то? — поинтересовался Веня.

— А не то — что?

— Что ты сделаешь, если не вернусь? Выстрелишь? Будешь со мной драться?

Вовочка пожал плечами.

— Зачем мне с тобой драться? Тут драчунов хватает. Только свистни — сразу набегут.

— И ты свистнешь?

— Свистну, — твердо сказал Вовочка. — Обязательно свистну.

— Это ведь я, Вовик. Ты не забыл? Веня Котлер. Присмотрись, а то, может, тут темно, не видно.

— Я знаю, — все так же твердо отвечал Вовочка. — Потому и прошу, что знаю. Был бы кто другой, уже давно бы… Ты пойми, чудило: тут такое большое дело затевается, что все другое уже не важно. Даже наши с тобой личные отношения.

— Личные отношения… — передразнил Веня. — Что ты со мной, как сексолог на приеме? Когда-то «наши с тобой личные отношения» именовались одним словом: «дружба». И сцены, подобные этой, нам даже в голову не приходили. Кто бы мне рассказал, я не поверил бы. Плюнул бы и не поверил.

— Как ты не понимаешь? — сказал Вовочка, подходя к Вене вплотную и беря его за плечи. — Это ведь великий шанс! Другого такого может и не быть. Великий! Очистить страну от всей швали и нечисти… вернуть людям смысл. Понимаешь? Смысл! Вот у тебя, там, где ты сейчас, — есть смысл?

Веня молчал, и Вовочка ответил за него.

— Есть! Только потому вы еще и живы, что есть. Воюете, еле-еле от всего мира отбрехиваетесь, но живете. И не просто живете, а по восходящей. А мы? Посмотри на нас! Мы вымираем, Веня. У нас нету смысла, понимаешь? Или не понимаешь? — он махнул рукой. — А-а, да что я тебе говорю… Сытый голодного не разумеет.

— И какой же ты смысл предлагаешь? — насмешливо спросил Веня. — «Бей дрянь нерусскую»? «Пиндосов в гроб»? «Выкинуть чурок к…»? Этот?

— А хоть бы и этот! — Вовочка упрямо набычился. — Лучше такой, чем никакого. Если ты в бою бывал, то знаешь: даже дурной командир лучше, чем вообще без командира. С дурным командиром погибнут многие, но рота уцелеет. А без командира не останется никого — ни людей, ни роты. Понял? Давай, Веня, давай… пошли… кончай дурить… завтра трудный день будет.

Он отодвинул Веню в сторону и стал закрывать окно. Сжав кулаки, Веня посмотрел на фомку. Еще пять минут назад он не хотел брать ее с собой, боясь соблазна ударить какого-нибудь незнакомого «быка». Сейчас он с намного большим трудом удерживался от того, чтобы не раскроить череп когда-то очень близкому другу.

Совместная акция Русской Национал-Коммунистической Партии большевиков-ленинцев и молодежного объединения «Выкинуть Чурок К…» происходила на большом, размером в несколько футбольных полей, зеленом газоне между Морским и Крестовским проспектами. По случаю праздника местность была запружена народом. Окинув толпу наметанным взглядом, Цезарь оценил ее «тысяч в сто двадцать, не меньше». Коротышка, выслушав оценку, удовлетворенно крякнул:

— Отлично, батенька! Когда мы скинули кадетов, нас было существенно меньше. Отлично!

Ядро праздника составляли несколько сотен голых по пояс молодцов в камуфляжных штанах и высоких армейских ботинках. К моменту подъезда кортежа с отцами — народа, демократии и просто крестными — молодцы, разбившись на две группы, готовились приступить к удалой молодецкой забаве, известной под названием «стенка на стенку». Корни этого странного, на первый взгляд, развлечения уходили в глубину веков, беря свое начало в плотно утоптанной почве римских гладиаторских арен. Скорее всего, когда-то, в незапамятные времена кто-то очень недалекий, попав в качестве гостя на трибуну амфитеатра и озадаченно понаблюдав за тем, как внизу на арене два десятка гладиаторов нещадно мутузили друг друга под восторженное улюлюканье толпы, поинтересовался у своего соседа, почему, собственно, все так радуются и, услышав в ответ «забавно», решил, что забавно всем, то есть, не только зрителям, но и самим, находящимся в центре всеобщего внимания, гладиаторам, и в таком значительно реформированном виде перенес варварский римский обычай в просвещенные северные края, где он и прижился, потому что нет ничего заразительнее даже для умных людей, чем дурной пример в пересказе дурака.

«Стенки» сначала разошлись, а потом стали сходиться. Съезжающая крыша, сходящиеся стенки — на первый взгляд, архитектурные понятия. Так сразу и не скажешь, что — психиатрические. Первая «стенка» сбилась плотной массой в несколько рядов и передвигалась мелкими шажками, ощетинившись, как копьями, выдвинутыми вперед кулаками. Она напоминала римскую боевую «черепаху». Их противники уповали на удаль: построившись «свиньей» и подбадривая себя нестройным боевым кличем, они быстро наступали — большей частью на ноги друг другу. В качестве свиного пятачка, то есть, на острие атаки выступал здоровенный и, на вид, крайне недобрый молодец с пудовыми кулаками и полным отсутствием затылка, что, несомненно, давало ему дополнительное преимущество, ибо нет большей обузы в молодецкой забаве, нежели затылок. Лбом хоть можно по лбу заехать, а затылок так и вовсе ни к чему, по нему разве что схлопочешь, по затылку-то.