— В хлам! А помягче? — обиделась подружка.

— Ладно, пьяная в антиквариат.

— Еще мягче: это тот самый памятник, где я ждала тебя, будучи слегка подшофе. — Алка в очередной раз приложилась к бутылке.

— Де жа вю! — вздохнула я.

Ни Зямы, ни сувениров, ни рынка как такового мы на Руставели не нашли. С наступлением темноты там вся торговля закрылась. По ступенькам, в дневное время служащим прилавками, ночной ветерок гонял мелкий мусор.

— А где тарелочки? — возмутилась нетрезвая Трошкина, свободной от коньячной бутылки рукой изобразив пистолетик. — Я в настроении сделать ба-бах! А где проклятые войлочные шарфики? Я бы кого-нибудь ими задушила! А где традиционные рога? Хотя рога у меня, наверное, уже есть, раз муж мой не ночует дома…

Подружка села на основание памятника и пригорюнилась, как васнецовская Аленушка.

— Черт, да где ж этот братец козленочек! — выругалась я, глядя с высокого берега на реку.

Под откосом был овраг, в котором сломал бы ноги и черт, не только козленочек. А ограждение отсутствовало! И слабенький фонарик мобильника бугры и ямы не высвечивал!

— Вы тут постойте, а я аккуратно спущусь вниз и посмотрю там, — догадавшись, о чем я думаю, предложил наш рыцарь Генрих.

— Я с вами!

— И йа тожж!

— Нет, Алка, ты останешься, посидишь тут с дядей Руставели!

— Да к-кто ж его посадит? Он же п-памятник!

— Сидеть! — рявкнула я так, что даже капризный пес Дениса Кулебякина плюхнулся бы на хвост, отбив себе пятую точку.

Трошкина же команду проигнорировала и следом за мной и Генрихом начала спускаться. Мне оставалось только радоваться, что телосложения моя подружка хрупкого, так что у меня есть шанс выжить, когда она рухнет мне на спину.

Генрих, подсвечивая себе мобильником, целеустремленно пер вниз, сопровождая движение полезными комментариями:

— Смотрите под ноги, тут остатки кирпичной кладки… Осторожно, на повороте тропинки растет репейник… Хм, на колючках свежий лоскуток…

— Лоскуток чего? — уточнила я.

Знаю я эти репейники, на них и клок кожи оставить можно запросто.

— Какого цвета лоскуток? — спросила Алка, подумав явно не о коже. — На Зяме были бежевые шорты!

— Это что-то светлое, — доложил Генрих и сошел с тропы, затрещав сухой травой.

— Что? Что там?!

Трошкина сиганула с откоса и, судя по страдальческому стону, удачно приземлилась на Генриха.

— Ребята, вы в порядке? — позвала я.

— В полном, — после паузы ответил наш рыцарь. — Здесь никого нет, поднимайся наверх, мы уже возвращаемся.

Подняться оказалось куда сложнее, чем спуститься. Я вся взмокла, перепачкалась землей и травой, сломала пару ногтей и к памятнику Руставели выползла в таком виде и состоянии, что мамуля, присутствуй она при моем эффектном появлении, смогла бы с натуры живописать типичного свежеподнятого зомби.

Какое-то время я ждала, что мои товарищи по бесславной экспедиции тоже выползут из оврага к ногам каменного Руставели, и коротала ожидание за скромными гигиеническими процедурами — оттирала с лица, рук и прочих доступных взгляду и влажным салфеткам территорий черные и зеленые пятна. Потом пятна и салфетки кончились, и пришла пора продекламировать:

— Уж полночь близится, а Генриха все нет!

— Должно быть, они с Алкой устали дожидаться, пока ты выберешься из глубины грузинских руд, — предположил мой внутренний голос, тоже вольно цитируя Пушкина. — Или же они решили, что ты вылезла раньше и не стала дожидаться их. Короче, вы разминулись, так что иди-ка ты домой.

Идти было недалеко — только реку по мосту перейти, а там уже и наш величественный белый дом показался. Подойдя к нему, я отметила, что кухонное окно светится — видимо, родные аксакалы вернулись с прогулки.

Дверь я открыла своим ключом, в коридор шагнула тихо, не привлекая к себе внимания. Его — внимание — полностью захватил организатор гастрономического шоу, набирающего обороты в кухне.

— Та-ак, теперь кладем одно зернышко граната, делаем сверху вот такие мелкие складочки и защипываем тесто, — командовал наш полковник от кулинарии.

Судя по всему, папуля добыл очередной интересный рецепт и усадил домочадцев лепить хинкали с гранатом.

Я прислушалась и узнала, помимо папулиного, голоса мамули и бабули. Еще среди кухонных рабочих точно присутствовал безотказный труженик Мотя — его широкую спину я видела из коридора, а вот нежный голосок Трошкиной не звучал. То ли она отрабатывала хинкальную барщину молча, как и подобает младшей невестке в патриархальном семействе, живущем строго по Домострою, то ли просто отсутствовала.

Я опустила пытливый взор и пересчитала обувь на полу. Босоножек, в которых сегодня выгуливалась Алка, не было в ряду разнокалиберных башмаков, зато там блистали своим присутствием Зямины щегольские сандалеты из кожи антилопы с ручной вышивкой цветной нитью и бисером.

То есть мы его, поганца, героически ищем, а он сам потихоньку пришел!

Не разуваясь и не расставаясь с сумкой, я на носочках прокралась в гостиную, толкнула дверь в опочивальню молодоженов и убедилась, что в кровати кто-то спит, сладко похрапывая.

Я бесцеремонно врубила подсветку в мобильнике и ожидаемо опознала храпуна как Зяму. Потом похлопала по одеялу ладонями вокруг свернувшегося калачиком братца на тот случай, если субтильная Алка закатилась супругу под бочок, но Зяма спал совсем один, и спал крепко.

— Му-му, — невнятно запротестовал он, когда свет встроенного фонарика плеснул ему в лицо.

— Тихо! — шикнула я и вовремя успела подхватить покатившуюся было по полу стеклянную бутылку.

От сосуда мощно пахло крепким спиртным вроде самогонки с ароматом винограда. На этикетке пьяно плясали закорючки, которые походили на кривенькие латинские буквы «rsrs». Где-то я уже такое видела, не помню? Но теперь понимаю, какое снотворное свалило братишку.

Прихватив с собой бутылку, чтобы ее не нашел наш строгий папа, категорически не одобряющий такую неспортивную дисциплину, как одиночное пьянство, я на цыпочках выплыла в гостиную, оттуда в коридор и за дверь.

Во дворе я выбросила бутылку в мусорный бак и снова пошла к мосту, а потом по нему — на другой берег Куры или как там ее, я забыла.

Воображение черной японской тушью рисовало мне страшные картины в стиле мамулиных бессмертных произведений.

Виделись мне Трошкина, сломанной куколкой валяющаяся в сухой траве под обрывом, и насмерть самоубитый рыцарь Генрих, наложивший на себя руки в приступе отчаяния, вызванного тем, что он не уберег прекрасную даму Алку.

Бред, конечно, но в тревоге и не такое придумается.

На самом-то деле я надеялась, что найду подружку и Генриха устало сидящими на откосе и досадливо аукающими запропастившуюся меня.