…Первые письма были пробными – сначала они написали свои имена, и название городка, рядом с которым был детдом. «Мы братья Фламма, Пол и Ян, живем рядом с Морозново». В ответ на следующий день на поле отыскался самолетик со второй порцией тарабарщины, но его решили не выкидывать, а написали на своём следующем самолетике, чтобы неведомый оппонент писал по-русски, они не понимают. Следом нашлось еще несколько самолетов чёрти с чем, но, в один прекрасный день, прилетел самолётик с вполне связной, пусть и короткой, записью. «Здравствуй. Меня зовут Амрит, я живу на 167 радиус Сфера Тэус, мне 17 год». Так и началась эта странная переписка, о которой братья довольно долгое время не знали, что и думать. К их счастью, Амрит очень быстро выучился практически правильно писать по-русски, вот только многих слов он не знал, и постоянно переспрашивал, да и сам употреблял слова и понятия, о которых ни Ян, ни Пол никогда не слышали. Больше полугода длилась эта переписка, и вот теперь Пол с Яном понимали, что на зиму её придется прервать – когда выпадет снег, аэродром будет недоступен – попробуй, отыщи самолётик в снежных завалах, в минус двадцать, да еще и в паршивой и холодной детдомовской одежде.

– Жалко, – говорил Ян. – Обидно. И до Системы не добраться, и самолётов не будет. Тоска.

– Ага, – соглашался печальный Пол. – Не то слово. И книги. Я бы еще перечитал, но как туда попадешь, в мороз? А в Масловке спрятать негде.

– В том и дело, что никак и негде. Но хоть это было, хоть лето не просто так прошло.

Да, это лето, самое странное и удивительно за всю их жизнь, не прошло даром – оба сильно изменились, и осознавали это. Мир оказался много больше, чем они думали, и сложнее, чем им казалось раньше. Мир был теперь совсем другим, он заставлял видеть и думать, и оба теперь чувствовали, что прежним, убогим, урезанным, мир не сумеет стать уже никогда. Дверь, до того наглухо запертая, оказалась открытой, и закрыть её обратно теперь не смогла бы уже никакая сила на этом свете.

…Самолётик от Амрита нашли далеко не сразу, ветер, видимо, долго мотал его по полю туда-сюда, и успокоился лишь после того, как загнал непокорный клочок бумаги под приржавевшее, лишенное колеса шасси давно погибшего самолёта. К самолёту, надо сказать, братья ходили редко – почему-то остов, в который превратилась некогда летавшая в небесах машина, вызывал неприятное, тоскливое ощущение, он словно напоминал о тлене и неотвратимости всего на свете, и видеть его братьям не очень хотелось. Вот и сейчас, забрав письмо, они сразу пошли к вышке. Поспешно, и не оборачиваясь.

– Это символ, – вдруг сказал Ян, повинуясь наитию. – То, что письмо попало туда – это такой символ.

– Символ чего? – нахмурился Пол.

– Того, что всё проходит, – Ян тяжело вздохнул. – И что самолёты… больше не будут летать. Этот не летает, и они тоже.

– Ну тебя, – Пол расстроился. – Еще пару недель же можно…

– Я не про пару недель, я про вообще, – возразил Ян. – Ладно, давай про это не будем. И так хреново, так ещё и…

В письме Амрита снова было про сопротивление, к которому он, как понимали братья, примкнул – странноватое, но очень точное слово. Амрит писал о том, как они тренируются, и о том, что им рассказали многое о цивилизации Самфелаг. Кажется, Самфелаг Амрит начинал потихоньку ненавидеть – про цивилизацию он писал резко, зло, и приводил факты, от которых братьям делалось совсем уже не по себе. Самфелаг – лжецы, потому что обманывают людей Сферы. Самфелаг – воры, потому что они забирают себе девяносто процентов ресурсов. Самфелаг – убийцы, потому что они расправляются со всеми, кто посмеет сказать о них что-то нехорошее. Самфелаг – последние твари, потому что они следят за всеми, и душат в зародыше любое проявление свободной воли или непокорность. «Мы для них – тупая бесплатная рабочая сила, – писал Амрит, – мы ничтожества, которым ничего не положено знать, ни о чем не положено думать, а положено лишь выполнять тяжелую и опасную работу, и ничего не просить взамен». Письмо в этот раз было большое, написанное убористым, четким почерком, и переходило даже на другую сторону листа – хотя обычно Амрит писал только на одной стороне.

– Пол, тебе не кажется, что это вообще не его слова? – Ян поднял голову, и вопросительно посмотрел на брата. – Словно он повторяет за кем-то, не сам пишет.

– Кажется, – согласился Пол. – Ещё как кажется. Какой он злой в этом письме, бррр. И про книги всего две строчки написал, в самом конце. Да и то, вот тут… – он указал на нужные строки. – «Даже в этом учитель оказался прав, они переписали не только нашу историю, но и наши книги, сделав из шедевров позорные пасквили, пародии на оригиналы. Я бы хотел, чтобы вы прочли „Собор Парижской Богоматери“, вот только, боюсь, на Планете не осталось ни одной такой книги, потому что Самфелаг добрались не только до нас, до вас тоже. Вы такие же рабы, как и мы». Что он всё про этих рабов, не пойму? – Пол нахмурился. – Никак от этого не отвяжется.

– Он что-то тоже чувствует, – предположил Ян. – Мы ведь чувствуем, да? Он так же. Только он умнее, и понимает, наверное, больше. Да и доступ у него есть к чему-то важному, и учитель этот. Я так и не понял, что за учитель.

– Давай спросим? – предложил Пол. – Может, расскажет?

– Давай, – согласился Ян. – Только писать буду я, у меня компактнее получается, ты пишешь слишком размашисто.

Обратно они шли уже в сумерках, и Пол предложил пройти через завод, забрать часть оставшейся плитки. Плитку прятали у баб Зины, которая уже получила мзду за хранение, в виде восьми плиток, разумеется, как иначе, и разрешала им прятать плитки в углу кладовки. Плитка, к сожалению, почти вся уже закончилась, а жаль, потому что денег удалось скопить совсем немного – большую часть они потратили, причем тратили почти сразу. Ну да, конечно, удалось купить в подарок математичке колокольчик, но остальное они, к сожалению, просто проели – сухой кисель, сахарные