– Эй ты! – Гюнтер громко окликнул работника по-ликрейски. – Что ты делаешь? Отвечай без утайки.

Равшан разогнулся, бросил лопату. Потер спину, погладил грязный полосатый рабочий халат, вытирая руки. Прищурился, отчего глаза сошлись в две лукавые щели, а губы растянулись широкой улыбкой.

– Деньги ищу, – доверительно сообщил Равшан. – А-а, ты знаешь, старший брат, ты умный. Я сразу беру плату, я тоже умный. Прячу деньги и тогда уже работаю, без обмана.

Гюнтер перевел. Профессор впал в недоумение. Равшан сощурил веки еще у́же и веселее. Закивал и показал на грядки. И здесь, и поодаль, и вдоль забора.

– Он везде искал деньги? – охрип от недоумения наниматель.

– Ты везде искал деньги? – с укоризной спросил Гюнтер. Не удержался и добавил: – Опять?

– Скажи ему: я зарыл. Память подвела, где – не знаю точно.

– Он не помнит места и ищет повсюду, – перевел Гюнтер.

– Но приметы он запомнил, зарывая свой заработок?

– Приметы какие были?

– Надежные! – быстро закивал Равшан. – Точно на месте, где закопал, лежала тень облака. Надежные приметы… такое круглое, маленькое облако. Ни на какое другое не похожее.

Гюнтер кивнул, обернулся к профессору и начал переводить по возможности точно. И даже нудно. Потому что привычка Равшана повторять эту старую южную байку уже раздражала. Ну один раз. Ну два! В конце концов, не о нем был рассказ. Хотя у каждого есть свой идеал…

Ликра, Белогорск, 4 октября

С недавних пор я нашла новый способ представлять себе удачу, которой я то ли принадлежу сама, то ли служу советчицей и поводырем. Точнее и не скажу. Но мы явно связаны, и это не односторонняя связь. Иногда пугающе обоюдная. Так вот, новое видение…

Все началось с появления урагана по имени Геро. Три дня назад это стихийное бедствие обрушилось на мирный Белогорск. Не знаю, за какие грехи, но мой Хромов пострадал первым. Журналюга, что с него взять. Сам вызвался сделать большую подборку статей о железных дорогах. То есть Потапыч слегка надавил, самую малость пригрозил и заодно обнадежил: ответит на некоторые вопросы для Семкиной тайной книги о значимых людях. Я эту книгу называю иногда манией Семы, а иногда – пенсионными накоплениями. Тетрадка, мирно хранившаяся под полом съемной комнаты, уже теперь разбухла до размеров толстенной папки. Она вызывает у Евсея Оттовича Корша, Платона Потаповича Пенькова и Льва Карповича Соболева – у любого из них – опасения большие, чем происки бомбистов и угроза войны. О каждом из них – и все знают это! – в папке целая глава. Обо мне тоже. Но я-то успею уничтожить записи, если пожелаю. Мне, скажем так, повезет надежнее, чем остальным… Только я Семке не мешаю, не требуется мне это заказное везение в личной жизни. Мы в первые дни осени официально и при двух свидетелях, Томочке и Лешке Бризове, обвенчались в маленькой церкви, прямо в стенах дворца. Мама Лена нас туда отправила. Сказала: хватит морочить голову себе и окружающим. Мама Роберта только там и могла незаметно появиться на церемонии. В общем – обошлось. Без гостей, шума в газетах, нелепых подарков от Потапыча, угрожающе весомых и драгоценных. В последнее время тишина и покой – самое редкое и важное, что есть в нашей жизни. Фамилию я не поменяла. Опять же чтобы не давать повода для газетных сплетен. Не могу сказать, что наши два «да» при свидетелях хоть что-то резко изменили в жизни. Я, наверное, ужасная собственница. Я мысленно с весны числю Сему своим и родным. Он мой маг, высший, а это узы крепкие чрезвычайно и обязательства едва ли не более значимые, чем даваемые в церкви. Тем более с верой в Бога у меня как-то все неопределенно и шатко. По складу ума я скорее инженер, нежели творец. Я обожаю паровозы и все им подобное. Мне подавай железное, чтобы точно и надежно, чтобы знать: сюда заливаем воду, туда бросаем уголь, здесь у нас пар, вот он работает и мы движемся… Паропроводящие трубы, поршень, шатун – это я видела, оно родное и живое для меня. В паровозе есть понятное и рукотворное, но все же чудо. Такое оно мне нравится: соединяющее давнюю идею, труд и талант многих инженеров, опыт литейщиков и иных мастеров, внимание и усердие кочегаров и машиниста. А вера? Что движет этот состав? Каков его пар, насколько надежна машина и велик ли КПД? Наконец, кем положены рельсы и в чьем ведении перевод стрелок?

Марк Юнц поздравил меня с законным браком одним из первых, когда уволок нас с Семой вкалывать на благо погоды и грядущего урожая. Именно эту каторгу ректор с самым невинным видом назвал медовым месяцем. Так что ему, сопровождающему нас, пришлось расплачиваться за свою опрометчивость и выслушивать мои провокационные рассуждения по поводу КПД веры. Несчастный ректор бледнел, молился и вздыхал, проявляя чудеса смирения и терпения. Убеждал, что вера вовсе не паровоз, но таинство и суть души. Семен хитро усмехался и записывал. И за мной и за ректором. Его пенсионная книга продолжала наполняться фактурой.

Полагаю, именно Марк Юнц и довел до сведения Потапыча и прочих уточненные данные о толщине папки и усердии Хромова. Большой Мих насторожился и заказал Семке серию материалов с перспективой на большую и убийственно объемистую книгу «История парового двигателя и сети рельсовых дорог в Ликре». Мой Сема поддался на провокацию, забросил «пенсионные накопления» и проникся новой ролью писателя. Даже ходить стал чуть медленнее, не срываясь на бег. Дня три он полагал себя великим и состоявшимся. Я прямо забеспокоилась. Потом гляжу – нет его и нет, и только в два часа ночи явился: примчался во всю прыть, со старой сумкой-планшеткой, в любимой куртке с кожаными нашивками на локтях. Веселый, голодный, глаза горят, пальцы в чернилах, на скуле синяк – общался на вокзале с теми, кто знает настоящую низовую правду железнодорожной жизни. Не прилипло к нему величие, обошлось.

На первое октября у Семки было много планов. Он нашел нашего проводника, знакомого по поездке с юга: злостного махорочника и старейшего работника на всей ветке путей, помнящего даже историю прокладки. Меня Хромов обозвал женой писателя и жертвой пера и топора – это когда я попыталась убить его взглядом и улизнуть домой, опознав черноту личной удачи, то есть обреченность задыхаться в дыму аж до самого обеда. Фарза не врет: побег не удался. Сема меня изловил, пристыдил. Он же самолично усадил деда за столик в кафе «Свисток», вручил мне перо и велел писать дословно, без лености и сокращений. Сам убежал в музей, оттуда к бригадиру местного ремпоезда, контролерам, билетерам… Я проводила его взглядом, убедилась: умеренно-серенький, готовых лопнуть опасных завязок удачи и неудачи нет, не прибьют насмерть за рвение. Раз так, я успокоилась и стала слушать деда, по мере возможности глуша запах табака ароматом кофе.

К обеду дед излил душу до донышка, получил в знак уважения пачку ядреного табака и гордо удалился задымлять привокзальную площадь и плодить сплетни. Я пересела за самый дальний от сизого табачного гриба столик, заказала обед и принялась рассматривать вокзал и ждать Семку. Два раза в голове мелькали мысли семейные, домовитые, но, устыдившись своей малочисленности, тотчас прятались. Ну действительно, зачем Хромову новая куртка? Он в два дня ее извозит и изотрет до неотличимости от старой. А если журналюга не явится обедать и останется голодным, то не по моей вине, нет смысла переживать.