Я тотчас вспомнила про Фауста, что по-прежнему жалобно скребся в окошко, и, так как злость на феникса сменилась обидой на гремлина, то первому повезло и его впустили обратно в комнату.

Обрадованный птиц радостно кинулся в мои объятия и, проворковав что-то совершенно непонятное, но приятное по звучанию, потерся башкой о мою ключицу. Извиняться изволил.

Я в свою очередь почесала птичке шейку, пропуская меж пальцев гладкие шелковистые перышки, и, поудобнее перехватив изрядно потяжелевшую тушку, с ногами залезла на кровать. Водрузила Фауста себе на колени и устремила взор на провинившегося малорослика.

— Ну, я пойду? — пискнул Хевирим и сделал робкий шаг назад, решив, что наиболее безопасным для него вариантом будет поскорее отсюда ретироваться.

Ага, так я его и отпустила!

— Куда намылился? Ты еще уборку не закончил! — грозно проговорила я и кивнула в сторону выпотрошенного чемодана. — И чтобы больше никакой магии! Ручками, все ручками.

Гремлин послушно поплелся исполнять указание. Я глядела, как он аккуратно складывает одежку, и, честно говоря, мне было абсолютно фиолетово, что среди прочего там имеется и нижнее белье, чулочки и панталончики да всякие женские мелочи. Херувимчик безропотно складывал все это в сумку. А вот устроившийся на моих коленях Фауст глядел на того с изрядным неодобрением.

— Ну, рассказывай, голубчик, — начала я, прерывая неловкое молчание.

— Что рассказывать? — вскинулся мой работничек, и рыжие кудряшки мазнули по лицу.

— Все рассказывай! Откуда ты, безрукий такой, на нашу голову взялся?

— Так сами ж наняли! — вдруг осмелел парниша.

— Сами-то сами, — влезла в разговор Стаська, которая тоже забралась на кровать, а потом и вовсе нырнула под одеяло, хотя, в отличие от меня, облачена мелкая была не в полупрозрачную сорочку, а в нормальную пижаму. — Только никто нас не предупреждал о последствиях.

— Вот именно! — поддакнула я. — Так что выкладывай давай, что еще за подставу ты нам уготовил?

— Ничего я не готовил, — кажется, и вовсе обиделся рыжий.

— Ага, еще скажи, что ты тут вовсе ни при чем. И что все наше сегодняшнее невезение — чистой воды совпадение.

— Нууу. Я это не специально, — опустив глазки в пол, все же признался паренек.

— Значит, это все-таки ты! — поймала его на слове мелкая.

— Нет. То есть не совсем. Не я это!

— Смотрите-ка, врем и не краснеем! — вдруг раздалось с подоконника, и, обернувшись на звук, мы узрели призрака бабули, с трудом выкарабкивающегося из цветочного горшка.

Вот и в нашем полку прибыло. Теперь-то рыжий засранец точно не уйдет от ответа.

— С возвращением, бабушка! — радостно воскликнула Стасечка. — А нас тут обижают! — тут же сдала парнишку мелкая. — То есть за нос водят. Пытаются, — поправилась она.

— Это вот этот, что ли, опечатанный? — Бабуля невежливо ткнула пальцем в гремлина.

— Какой-какой? — не поняла я.

— Опечатанный. В смысле, печать на нем.

— Какая такая печать? — всерьез заинтересовалась Стаська. Херувимчик же сделался тише воды ниже травы и, кажется, вовсе был бы счастлив сейчас слиться с интерьером.

— Невезения, — с потрохами выдала нашего работничка графиня. — Уж не знаю, кто на него наложил эту пакость, но сильна-а. И что самое противное — распространяется на тех, кто рядом. Так что на вашем месте я бы от этого счастья избавилась. И чем быстрее, тем лучше.

Мы с сестричкой синхронно уставились на «счастье». И взгляды наши не сулили ему ничего хорошего.

— Сам расскажешь? Или прибегнем к пыткам? — Взгляд Стаськи из испытующего превратился в поистине плотоядный.

— А чего тут рассказывать-то? — шмыгнул носом парень.

Ну, начинается. Сопли, слезы и все в таком духе. Что за мужики нынче пошли?

— Для начала, кто и за что на тебя эту гадость наложил? И как нам теперь от нее избавиться?

— Да разве ж я знаю? Знал бы, давно бы снял.

— Ага, как же! — со знанием дела вставила бабуля. — Снять печать может лишь тот, кто ее повесил. Ну, или безвременная кончина оного.

Мы со Стаськой вновь вопросительно уставились на Хевирима.

— Это все… Это лорд Натур, — нехотя признался мальчишка.

Вот так да. И тут наш Баклажанчик отметиться успел. Понятно теперь, чего Херувимчик так от него шарахнулся при встрече. И, кстати, я вот совершенно не против безвременной кончины нашего общего знакомого. Всем бы на пользу пошло. Ну, кроме самого Синдара, разумеется.

— Чем же ты ему так не угодил? — воскликнула мелкая.

— Ну я… то есть он…

Гремлин отчего-то побледнел, потом покраснел, а потом и вовсе поежился, явно борясь с неприятными воспоминаниями.

— Ну не томи, — не выдержала я и сделала самое идиотское предположение из возможных: — Ну не домогался же он тебя?

— Откуда вы знаете? — испуганно вскинулся гремлин и вновь густо покраснел.

Кажись, попала в точку…

— Эээ… нууу. Видно, наш голубой друг и впрямь того… голубой!

— Как знать, как знать… — загадочно прокряхтела старушка, но ее выпад остался без внимания, ибо волновало нас совсем иное.

— И что нам теперь с тобой делать, а, жертва противоестественных домогательств?

Гремлин постоял, почесал в затылке, а потом выдал:

— Понять… И простить! — И улыбнулся лучезарно. Правда, наши со Стаськой выражения лиц не были столь счастливыми, а потому малорослик вновь уткнулся взглядом в пол и жалобно проблеял: — Только с работы не гоните… Мне идти больше некуда. Да и сид теперь точно в покое не оставит.

Ох, вот ведь взялся на нашу голову. Теперь от синюшного лорда всем скопом спасаться будем.

— Ладно, работай. До утра! — милостиво разрешила я. — А дальше решим, что с тобой делать. Теперь дуй в свою комнату, нам посовещаться надо.

Повторять дважды не пришлось. Гремлин живенько вымелся из наших апартаментов. Нам же предстояло держать очередной военный совет.

— Ну, и чего делать будем? — спросила я, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Да гнать его взашей! — высказалась графиня.

Так, один голос принят. Я перевела вопросительный взгляд на Стаську.

— Жалко как-то Херувимчика, — проныла мелочь и поджала колени к подбородку.

Поразила она меня, можно сказать, до глубины души. Чтоб Стаське да жалко? Какая муха ее укусила?

Что же до меня, то здравый разум был полностью солидарен с мнением бабули-призрака, но какая-то другая часть меня, совершенно не поддающаяся описанию и определению, тоже испытывала мучительную жалость к бедному невезучему пареньку. И внутренний голос так и нашептывал, что мы в ответе за тех, кого приручили. И кого наняли, надо полагать, тоже.