Нет. По крайней мере, я никого не заметил. — Бен сверился с часами. — Пятнадцать минут до начала, если, конечно, Дантон, не запоздает.

— Это уж зависит от Фаро.

— Мауриск и Сартон засели на Бирже. Думаю, Мауриск до сих пор дуется, что ты убрала из речи тот пассаж о существенном неравенстве частичного банковского кредитования.

— Он хотел как лучше, — вздохнула Расиния.

Краем глаза она заметила знакомую фигуру:

— А вот и Кора.

Девочка явно изнывала от нетерпения. Она шла вприпрыжку, и казалось, что вот–вот оттолкнется от плиты и взлетит, хотя круги под глазами красноречиво говорили о бессонной ночи. Расиния не знала, задумываются ли другие заговорщики о том, как она сама ухитряется не спать ночами, а порой и сутками и сохранять свежесть и бодрость. «Может, в глубине души они считают, что я вампир?»

— По–моему, у нас все получится! — слишком громко заявила Кора. Расиния невольно вздрогнула, но шум толпы наверняка заглушал все разговоры. — Глядите, сколько народу собралось! Пройдет как по маслу!

— Поглядим, когда выступит Дантон, — сказала Расиния. — Ты не спала? Хорошо себя чувствуешь?

— Немного устала. — Кора плюхнулась на стул. — Когда все это закончится, я, наверное, просплю целую неделю.

— Когда все это закончится, — сказал Бен, — я напьюсь в стельку.

— Если только нас не арестуют, — трезво заметила Расиния. — Вряд ли в Вендре разрешено напиваться в стельку.

— Надо подойти ближе! — воскликнула Кора, вскочив со стула и жадно вглядываясь в фонтан. — Подойдем, а? Здесь мы ничегошеньки не услышим!

Расиния глянула на Бена.

— Думаю, сейчас уже можно смешаться с толпой.

Бен кивнул. Внутреннее кольцо зевак — на самом деле тех, кто хорошо знал, что именно здесь произойдет, — теперь окружала куда более многолюдная толпа случайных прохожих, привлеченных самым заурядным любопытством. Посетители уличных кафе выбирались со своих мест и целеустремленно двигались к фонтану, не желая упустить того, что вызвало такое скопление народа. Заговорщики последовали их примеру: Бен и Расиния шли неспешным прогулочным шагом, а Кора умчалась вперед.

Они нашли местечко на самом краю толпы, откуда хорошо была видна центральная колонна, и Расиния, пользуясь паузой, не спеша оценила настроение собравшихся. Люди были взбудоражены ожиданием, быть может, предвкушением неких событий, но агрессии было меньше, чем она ожидала увидеть. Ближе к середине толпу составляли по большей части бедняки–рабочие, студенты, женщины и бродяги, но дальше, на подступах, мелькали и более состоятельные — и даже знатные — горожане, желавшие выяснить, что тут происходит.

И это, считала Расиния, очень хорошо. Что угодно — только бы снизить вероятность вспышки насилия. Ее до сих пор страшил призрак бунта с его неизбежными арестами и жертвами. «Не говоря уж о том, что, если жандармы будут вынуждены закрыть Биржу, все эти усилия пойдут насмарку».

Волнение и нестройные выкрики впереди возвестили: ожидание закончилось. Вскоре на трибуну Фаруса V поднялась одинокая фигура в строгом темном сюртуке и респектабельной шляпе. Фаро совершил подлинное чудо: подстриг буйную бороду своего подопечного, зачесал и пригладил назад шевелюру, а затем отвел его к лучшим портным и галантерейщикам Острова, после чего тот стал как две капли воды похож на солидного и уважаемого коммерсанта. Он казался даже почти красивым — грубоватой, своеобразной красотой, — если только не вступать с ним в беседу, рискуя через минуту обнаружить в теле взрослого разум пятилетнего ребенка.

— Друзья мои! — начал Дантон, широко разводя руки и этим жестом словно обнимая толпу.

Расиния прекрасно знала, что сейчас произойдет, и все же ее помимо воли пробрала дрожь. Голос Дантона без малейших усилий разнесся по всей площади, рассекая нестройный гул сотен разговоров и прерывая их на полуслове. Зычный и властный, он эхом отразился от вымощенной плитами мостовой и волной ударил в тоненько задребезжавшие витрины лавок. Этот голос не имел ничего общего ни с надрывными выкриками уличного горлопана, ни с пронзительным визгом фанатика, ни даже с размеренным, отточенным годами практики рокотом церковной проповеди. То был ровный, рассудительный и веский голос умудренного жизнью человека, который рассказывает о неких данностях бытия своему близкому, но куда менее рассудительному другу. Расиния не удивилась бы, если при этих словах ее уверенно похлопала бы по плечу отечески снисходительная рука старшего товарища.

— Друзья мои! — повторил он, когда ропот и перешептывания толпы окончательно стихли. — Одни из вас знают меня. Другие, без сомнения, встречали мое имя в газетах. Для тех же, кому я совершенно неизвестен, прежде всего сообщу, что зовут меня Дантон Оренн, и поведаю о том, почему я вынужден был заговорить.

«Вынужден» — впечатляющая деталь, подумала Расиния. Эту речь написала она, целиком, за исключением некоторых специфических деталей; но одно дело — видеть слова, написанные твоей рукой на покрытом кляксами листке бумаги, и совсем другое — слышать, как они разносятся над тысячной толпой посреди Триумфальной площади. Дантон едва заметно усилил напор речи, и сердце Расинии забилось чаще. Казалось, он инстинктивно чувствовал текст — «Господь свидетель, он ведь не понимает ни слова!» — и сейчас постепенно, с каждым словом добавлял в свой размеренный тон силы и страсти.

Банковское дело, говорил Дантон, старинное и весьма уважаемое занятие. Банкиры были в Вордане с самых первых дней его существования: в худые времена помогали людям ссудами, в добрые предоставляли надежное хранилище сбережениям, с неизменным сочувствием и пониманием относились к должникам, преследуемым злосчастьем. Отец Дантона — воображаемый, само собой, персонаж — учил его вести дела именно таким образом, и когда сам он достиг взрослых лет, то исполнился твердой решимости следовать отцовскому завету.

На этих словах Дантон смолк, и на всей площади не раздалось ни единого звука, словно все, кто собрался здесь, разом затаили дыхание.

Но сейчас все изменилось, верно? — проговорил он.

Нестройный хор возгласов был ему ответом, и толпа не унималась до тех пор, пока Дантон взмахом руки не заставил ее умолкнуть. Затем он объяснил, как именно все изменилось. Банкиры стали другими, и вместе с ними стали другими банки. Банкиры сейчас — иноземцы, чуждые обществу, столпами которого они были когда–то. Озабоченные лишь тем, сколько прибыли — сколько пота и крови честных граждан! — можно выкачать из Вордана. Паразиты, сосущие кровь страны, точно свора пиявок. Именно банкиры и откупщики налогов — Расиния гордилась тем, как непринужденно и ловко объединила первых и вторых, — повинны во всех бедах Вордана. Если бы не они, всякий бедняк мог бы