Мы с Эмото замечательно поладили. Хороший он парень – показал нам университет Досися, университет Киото, замок Нидзё, храм Хэйан, императорский дворец и киногород Удзумаса. Мы объехали с ним почти весь Киото. В Каварамати, как мы ни отказывались (точнее, отказывался только я один), Эмото еще и суси нас накормил, а потом угостил кофе в уютной кофейне, где играла классическая музыка.

Это был замечательный день – воскресенье, 8 апреля. Единственное что – в своем расследовании мы не продвинулись ни на йоту.

* * *

Проснувшись на следующее утро, я не застал в квартире ни Митараи – его постель уже была холодная, – ни Эмото.

Проголодавшись, я вышел на улицу, перекусил в кафе и, переходя от одной книжной лавки к другой, миновал станцию, перешел мост, перекинутый через какую-то речушку, и оказался в спортивном городке, в центре которого красовалась бейсбольная площадка. Мимо, переговариваясь между собой, пробежали джоггеры в тренировочной форме. Я вернулся мыслями к делу, которое мы расследовали.

После того как Митараи от меня отделился, мы не сделали ни шагу вперед. Но дело это никогда не выходило у меня из головы.

Дело семьи Умэдзава имело какую-то магическую силу. В посвященной ему книге я прочитал про человека, который потратил все свои сбережения на расследование убийств. Другой на этой почве свихнулся: одержимый женщиной-призраком, он покончил с собой, прыгнув с утеса в Японское море. И я могу понять настроение людей, горевших желанием хотя бы одним глазом взглянуть на фантом, называемый Азот.

Я не заметил, как снова оказался у станции, только на этот раз подошел к ней не с фасада, а с тыла. Окрестности Нисикёгоку я исходил вдоль и поперек. Настала очередь Сидзё Каварамати. Мне понравилось кафе с классической музыкой, куда мы заходили накануне. Плюс там рядом «Марудзэн»[50], где я хотел поискать американский иллюстрированный альманах.

Присев на лавочку на платформе на станции Нисикёгоку, я стал дожидаться электрички в Каварамати. До часа пик было еще далеко. Я поглядел вокруг и увидел всего одну старушку, устроившуюся на освещенной солнцем скамье. Загудели рельсы, я поднял голову в надежде, что подходит моя электричка, однако увидел на приближающемся головном вагоне красные иероглифы «экспресс». Поезд пролетел, закручивая порывы ветра. Со стоявшей на солнце лавочки сорвалась кем-то оставленная газета и перелетела в тень, где сидел я. В эту минуту перед моими глазами неожиданно возник пейзаж, открывшийся перед нами в Тоёсатотё, куда мы с Митараи приехали на автобусе: насыпь вдоль реки, пустыри, валяющиеся тут и там старые шины. Эта неприглядная картина ассоциировалась у меня с дочерью Тамио Ясукавы, ее классическим токийским диалектом.

Чем сейчас занимается Митараи? Впрочем, что бы он ни делал, остается вопрос: как вести дальше расследование, не поговорив с ней? Я вскочил с лавки и перешел по лестнице на противоположную платформу. Теперь мне нужна была электричка до Камисиндзё.

Когда я сошел с поезда, часы на платформе показывали начало пятого. Сначала я думал пересесть на автобус, но в конце концов решил прогуляться по незнакомому месту пешком.

В Камисиндзё признаки оживления можно было наблюдать только на прилегающих к станции улочках. Но стоило отойти немного в сторону, как жизнь сразу замирала. По пути попадались закусочные, где прямо на улице готовили пельмени с вареным осьминогом и лепешки окономияки с самой разной начинкой. Мне вспомнилась Осака, где эта еда считается фирменным блюдом.

До знакомого места пришлось идти прилично. Наконец вдалеке снова показался мост через Ёдогаву. А вот и автобусный круг, а за ним лавчонка со сладостями.

Уверенности, что дочь Тамио Ясукавы захочет со мной говорить, у меня не было. И все же я надеялся, что у нее сохранился хотя бы небольшой интерес к делу семьи Умэдзава. Все-таки ее отец имел к нему некоторое отношение. А если рассказать ей о записках Бундзиро Такэгоси, она обязательно должна откликнуться на мою просьбу. Такой у меня был расчет.

Во-первых, я не полицейский. Во-вторых, для оправдания непрошеного визита можно попытаться схитрить – сказать, что я давний друг дочери Бундзиро и поэтому у меня была возможность прочитать записки ее отца.

Не будет ничего страшного, если я назову имя Такэгоси. Дочь Ясукавы говорила, что из-за отца ей порядком досталось. Так что она имеет право знать содержание записок Такэгоси.

Я хотел заполучить хоть какой-то ключ, любой намек на то, что Хэйкити Умэдзава остался жив. И еще очень интересно, как Тамио Ясукава жил после гибели практически всей семьи Умэдзава. А вдруг между ним и Хэйкити была какая-то связь?!..

На этот раз белья на галерее никто не сушил. Я постучал, дверь отворилась. Увидев меня, женщина помрачнела.

– Э-э… вот… – заторопился я, изо всех сил стараясь протолкнуть в дверную щель несколько слов. – Сегодня я один. У меня есть информация по этому делу, о которой еще никто не знает. Мы узнали о ней случайно, и я хочу вам рассказать…

Вид у меня, наверное, был такой серьезный, что дочь Ясукавы неожиданно улыбнулась и сделала шаг мне навстречу.

– Мне надо посмотреть, чем ребенок на улице занимается. Пойдемте к реке? – предложила она.

Второй ребенок, совсем маленький, сидел у нее за спиной. «Мы всегда здесь гуляем», – сказала она, поднимаясь по насыпи, которая сдерживала Ёдогаву в берегах во время разливов. С насыпи открывался вид на широкое речное русло. Дочь Ясукавы обвела его взглядом, но старшего отпрыска нигде видно не было.

Она замедлила шаг, и я стал торопливо излагать то, что мы узнали от Бундзиро Такэгоси. Ожидания мои не оправдались – мой рассказ особого интереса не вызвал. Она слушала меня молча, и, когда я кончил, заговорила:

– Я выросла в Токио. Мы жили в районе Камата, у станции Хасанума. Камата от нас следующая остановка по линии Икэгами. Мама всегда ходила туда пешком, чтобы не платить за электричку. – Дочь Ясукавы улыбнулась. Улыбка показалась мне горькой. – Что касается отца… это же давно было, до войны, я тогда еще не родилась и мало что знаю. Поможет ли это вам…

Отца после трагедии с Умэдзава забрали в армию. На войне его ранили, повредили правую руку. Когда он вернулся, они с мамой поженились. Отец был добрый, ласковый. Но со временем все изменилось, и кончилось тем, что ему пришлось жить на пособие. Он был игрок, каждый день пропадал в Омори на лодочных гонках или на ипподроме в Ои. Денег стало не хватать, маме пришлось работать.

Постепенно ей все надоело, она не могла больше терпеть. Эту жизнь в двадцатиметровой комнате, побои – отец, выпив, стал поднимать на нее руку. Потом у него с головой начались проблемы – начал выдумывать, что видел людей, которых уже давно не было на свете…

Я напрягся.

– Кого он видел? Кто были эти люди? Не упоминал ли он Хэйкити Умэдзаву?