Короче говоря, повсюду царило какое-то болезненное возбуждение. Уж поверьте мне. Только лингвисты чуть ли не наслаждались этой лихорадочной суматохой. После месяцев героических усилий они сумели выудить у Дока всего несколько слов, теперь же они получили свой Розеттский камень, то есть меня, и совершенно новый язык, хорш. Два новых языка! Не просто «новые» в том смысле, что язык какого-то недавно обнаруженного африканского горного племени является новым для по крайней мере западных лингвистов, но языки, абсолютно новые для людей по происхождению, языки, которые развились, не имея общих предков ни с одним из языков, когда-либо слышимых человеческим существом, начиная с первобытных дочувственных воплей и мычания. Я почти ощущал запах их восторженных мечтаний о статьях, которые они в один прекрасный день опубликуют в лингвистических журналах.

Я в какой-то степени понимал их воодушевление. Чего нельзя было сказать о моем друге Берте. Когда меня привели для беседы с ним, он лежал ничком на своей армейской койке, удрученно склонив голову.

Причина его уныния была для меня ясна: спартанские условия существования и никакого уединения — объективы двух установленных на стене видеокамер следили за каждым его перемещением. Впрочем, куда особенно двигаться в камере площадью примерно два на три метра? Когда мы ввалились в нее, там стало и яблоку негде упасть.

— Они хотят задать тебе несколько вопросов, Берт, — сказал я ему.

Его шея повернулась в сторону двух вооруженных охранников в голубых ооновских касках.

— Да, я полагаю, они хотят, — отозвался он, потом спросил: — Эти персоны с голубым металлом на головах… Они твои родственники?

— Что-то вроде того. — Я сдержал улыбку.

Просто поболтать по-дружески нам не позволили. И прежде чем мы приступили к делу, лингвисты снова предупредили меня о необходимости дословного перевода.

Несмотря на подавленное настроение, Берт отвечал на вопросы достаточно учтиво, однако толку от этого «интервью» было мало. Прежде всего следователей интересовало оружие, но Берт пожаловался, что у него нет опыта в этой области.

— У моего робота, вероятно, есть какие-то данные по этому вопросу, — промямлил он, — но я не думаю, что их очень много.

Когда я перевел это, Хильда предупреждающе кашлянула.

— Поскольку здесь нет его робота, — заявила она, — давайте перейдем к какой-то другой теме.

Я понял намек. Когда разочарованные дознаватели переключились на вопросы о других отраслях технологии хоршей, Берт несколько раз жалобно повторил, что именно у его робота следует спрашивать о подобных материях, но я просто не стал переводить. Даже когда у Берта все же что-то получалось с ответом, он употреблял термины, которые для меня ничего не значили. Равно как и для следователей.

Это, однако, не заставило их прекратить расспросы. Согласно графику, заявили они, в нашем распоряжении целый час. И они использовали каждую минуту этого часа, хотя меня уже клонило в сон, и я вовсю зевал задолго до того, как Хильда возвестила, что время истекло, и вытолкнула меня из комнаты.

Единственный раз лингвисты не последовали за мной. Это меня несколько озадачило, но, когда я спросил Хильду, та усмехнулась.

— Ты что, хочешь взять их с собой в постель?

— Постель? — Я уже почти расстался с надеждой получить разрешение на сон.

— Постель, Данно, — подтвердила Хильда. — Тебе необходимо отдохнуть. Завтра у тебя долгий и трудный день. — Затем она одобрительно добавила: — Ты правильно себя вел, Данно. Только помни: о Страшилах и их прибамбасах говори все, что тебе заблагорассудится. Что ты видел, что делал — все что угодно. Но о штуковинах хоршей — ни слова.

— Угу, — кивнул я, поморщившись — мол, ты мне уже сто раз об этом говорила, и я чертовски устал, чтобы выслушивать это снова. Вслух же сказал: — Нельзя ли подыскать для Берта жилье поприличнее? Вы не забыли, мы ведь обязаны ему…

— Я помню, — жестко прервала она меня. — Мы делаем все, от нас зависящее. Не заостряй проблему.

Я немного наклонился и вперил взгляд в полароидное стекло на ее ящике. Внутри него вроде бы что-то шевельнулось.

— Чего тебе, Данно? — требовательно спросила Хильда.

— Пытаюсь разглядеть, осталось ли у вас сердце.

— Будь спокоен, оно на месте, — огрызнулась Хильда. — Не дури, Данно. Тебе не удовлетворить твоего гаденького любопытства насчет того, как я выгляжу внутри этой коробки. Я вижу все, что снаружи, а ты заглянуть ко мне не можешь, и меня это вполне устраивает. А теперь ступай спать. Говорю тебе — завтра будет трудный день.

Когда дверь за мной закрылась, я оглядел комнату — немногим лучше, чем Бертова камера, только имеется телевизор да крышка на унитазе. Я подумал было о том, что, может, включить телевизор и посмотреть немного новости, прежде чем уснуть, но, едва прилег на койку, вставать снова мне уже не хотелось. Я попробовал представить, чем сейчас занимается Пэт. Потом — что делает в данный момент Пэтрис. Потом попытался понять, что это, такое назойливое, привлекает мое внимание на самом краешке сознания. Потом я провалился в сон, а когда проснулся, то уже напрочь забыл об этом.

Я отдавал себе отчет в том, что моя новая жизнь в Бюро будет далеко не легкой. Подтверждение тому я получил почти сразу же после того, как проснулся. Я без особого аппетита поглощал доставленный ординарцем завтрак — остывшую до комнатной температуры глазунью и недостаточно прожаренный бекон, — когда мой телеэкран издал громкое «би-ип» и выдал мое расписание на день.

07:00 — подъем

08:00–09:15 — допрос (одиночный)

09:15–10:00 — перерыв и медицинское обслуживание

10:00–11:30 — допрос (с хоршем)

11:30–14:30 — обед

14:30–15:00 — допрос на подлодке (с Доками)

15:00–17:15 — технический перевод (с Доками)

17:15–17:30 — перерыв и медицинское обслуживание

17:30–19:30 — допрос(одиночный)

19:30–21:00 — ужин

21:00–22:00 — допрос на подлодке (с Доками)

22:00–22:30 — административная конференция

22:30 — медицинское обслуживание и отход ко сну.

Выглядело весьма устрашающе, с одним довольно приятным исключением. Когда Хильда прикатила, чтобы отвести меня на допрос (одиночный), я благодарно сказал ей:

— Думаю, у вас наверняка есть сердце, Хильда. Спасибо за столь продолжительный обеденный перерыв.

— А, это… — Она слегка повернулась, чтобы посмотреть, одни ли мы. Мы были не одни. Тогда она помолчала немного, потом сказала тихим голосом: — Да. Ну, насчет этого отрезка я объясню, когда наступит время.

Хильда оставалась Хильдой. В ее неслыханной щедрости содержался какой-то подвох. В чем я позже и убедился.