Но в квартиру я должна была вернуться лишь с тем условием, что ненадолго уеду из Лондона в деревню, чему я вовсе не обрадовалась. В отдыхе я не нуждалась – я ничуть не пострадала и теперь чувствовала себя распоследней симулянткой, но было ясно, что миссис Тэвисток состояла в сговоре с моими родителями и никакие возражения не принимались. Либо так, либо миссис Тэвисток закрывает дом. Она всегда была добра ко мне, но сейчас я знала, что лучше ей уступить. Во вторник утром мы с мамой сели на поезд из Ватерлоо. Лил дождь, мама завела разговор о дефиците с пожилой дамой, а я прислонилась к окну вагона второго класса и закрыла глаза. Мама, должно быть, думала, что я очень устала, а я думала о том, что с каждой минутой я все дальше от своей подруги и шансов все исправить у меня все меньше.

Возвращение домой выглядело совсем иначе, нежели когда мы с Банти и Джеком играли в снежки, все засыпали меня вопросами о моей новой работе и ругательски ругали бросившего меня Эдмунда. Теперь же в доме царила тишина. Литл-Уитфилд – лишь небольшая деревенька, и все здесь знали Уильяма, Банти и то, как мы были близки. Вместо дверного звонка слышен был тихий стук соболезнующих друзей, и даже папины пациенты молча следовали в его смотровой кабинет без обычных разговоров о детской кори и стариковском люмбаго.

Я проводила дни в своей старой комнате, уставясь на обои с цветочками и спускаясь вниз только на обед, к которому не притрагивалась, или побродить в саду, где за живой изгородью меня никто не видел. Ночами, в темной спальне, я смотрела в окно на небо, желая, чтобы там появился истребитель и со мной (только со мной) случилось что-нибудь ужасное.

Я ненавидела себя так сильно, что уже могла претендовать на золотую медаль.

Продолжая твердить себе, что жизнь продолжается, я никак не могла собраться с силами. Все, на что меня хватало – писать письма Банти. Я сдержала обещание, и писала ей каждый день – кратко, с грустью и надеждой, не зная даже, прочтет она их или нет.

Дома было легко. Делать было совершенно нечего, кроме как носить маску веселья, говоря родителям, что мне намного лучше. Мама пыталась заинтересовать меня пошивом одеял для нужд фронта, собирательством яиц или визитами к соседям, что завели новую собаку. Она желала мне только добра, но добра из этого не вышло. Я не была калекой, и у меня было слишком много времени, чтобы поразмыслить над тем, что произошло.

Прошла неделя с того дня, как меня отправили домой. Я сидела на сырых старых качелях в саду и смотрела, как юные нарциссы пробивают себе путь сквозь траву. Вспомнила наше первое свидание с Эдмундом. Нам было по семнадцать, он принес охапку цветов и вручил мне ее в ужасном смущении. Я покачала головой: беззаботной и глупой виделась мне теперь прошлая жизнь, в которой его интрижка с медсестрой стала для меня настоящей трагедией. Сейчас все это казалось таким жалким и нелепым.

А что же Банти? Налила мне виски с содовой, назвав Эдмунда паршивым дураком, которому никогда не найти кого-то лучше, чем я. Ни секунды не сомневаясь, она безоговорочно приняла мою сторону. Как и подобает самой лучшей в мире подруге.

– Дура, – выругала я себя шепотом, а затем уже громко, – дура ты набитая.

Если бы за слабохарактерность и нытье давали призы, я легко взяла бы первый. Бедный Билл. Бедная Банти. Бедные все. Бедная я. Смешнее всего было то, что Банти жива, и остается моей подругой, и как бы ни были плохи дела, она бы не опустилась до мрачной хандры. Она бы не стала сдаваться.

Мне следовало вернуться в Лондон и работать. Только так можно было вырваться из этого круга отчаяния. Мама и папа должны были понять это. В конце концов, мне повезло.

Я слезла с качелей, вернулась в дом и отправилась к себе наверх собирать вещи.

Вернуться одной в лондонскую квартиру было для меня первым испытанием. Когда я открыла дверь и включила свет, был уже почти вечер. Все в комнате было таким же, как в день отъезда, но в то же время совершенно изменилось. Тишина и покой царили в холодной, опустевшей гостиной. Мама убрала все поздравительные открытки и подарки для Билла и Банти. В гостиной было невыносимо чисто, нетронутыми остались лишь мой ящик для письменных принадлежностей и печатная машинка на тиковом столике, где мы с Банти обедали и я тайком от нее, пока она была на работе, писала ответы читательницам.

В моей комнате была спрятана пачка свежих писем, заняться которыми я собиралась как можно скорее, но не сейчас.

Поставив чемодан у дивана, я подошла к окну, раздвинула занавески и распахнула его, в надежде, что весенний ветер принесет немного свежести, но стало еще холоднее. Чуть поколебавшись, я закрыла окно.

Совсем недавно я думала, что отвечать на письма – мое призвание, но слова Банти занозой засели в сердце.

Возомнила, что сможешь давать советы незнакомкам, которые вам пишут, но и это не вышло? Не стоило тебе вмешиваться.

Она была права. В «Женском Дне» я занималась непонятно чем. Вместо того, чтобы носиться с этими письмами, стоило помогать фронту. Всю прошлую неделю я думала, как это сделать. Можно было вступить во вспомогательные воздушно-транспортные войска, хотя я и не умела управлять самолетом. Или в женские вспомогательные ВВС, обучаться работе оператора радиолокационной станции. Или пойти на курсы мотокурьеров. Были и другие варианты, но про них я почти ничего не знала, намереваясь посоветоваться с капитаном Дэвисом.

Чем бы я ни занялась, это было бы стократ полезнее того, что я делала сейчас, и мне не пришлось бы беспомощно смотреть на то, как пожарные спасают людей или ждать чьей-то помощи, чтобы меня пропустили к пострадавшим. Хватит с меня бесполезной работы. Капитан Дэвис, конечно же, поможет мне с курсами. Не хотелось больше тратить время на ерунду.

А пока стоило из кожи вон лезть, работая в редакции. Браться за любую работу и делать все, что ни попросят.

Нужно было начинать все заново, и это прибавило мне решимости.

Завтра я должна была вернуться в «Женский День», но перед этим меня ждало нечто куда более важное. В первый раз с той ночи в «Кафе де Пари» я собиралась навестить подруг на пожарной станции Чарлвуд-стрит. Я чувствовала, что меня пробирает дрожь.

– Ну, давай же, Лейк, соберись! – приказала я себе вслух.

Пухлый бар-глобус в углу призывно манил меня. Там было полно выпивки, а ночь обещала быть длинной. Но пить я больше не собиралась.

– Нет уж, хватит, покорнейше благодарю.

Затем я прошлась по комнатам, включив везде свет, и просто так, безо всякого повода, просто чтобы не сидеть и не думать ни о чем, отдраила каждый дюйм безупречно чистой квартиры.

Утром в половину седьмого не спав ни минуты, я помылась и надела самую опрятную одежду. Меня ничуть не пугал визит в редакцию, но встреча с Роем, друзьями Билла и девочками – совсем другое дело. Чем дольше я его откладывала, тем хуже мне становилось, и едва стервятники Люфтваффе оставили Лондон в покое, без сомнения, гонимые назад в свою Германию нашими пилотами, я надела пальто, натянула берет до самых ушей и нырнула во тьму улиц, навстречу капитану Дэвису и пожарной части.