Он привычно принялся мыть руки.

– Перестань, Саша! У меня серьезное дело! – Юздовский выглянул в коридор. Там уже никого не было: смена заканчивалась. И все же он понизил голос – на всякий случай.

– Поговори с этими своими знакомыми. Ну, ты понимаешь…

– Да ничего я не понимаю! – Александр Исаакович в сердцах отбросил полотенце. – Вы что, сговорились?! Языками болтаете черт знает что! А до людей дойдет, они могут и поотрезать языки-то!

– Все наши знают, что ты когда-то Козыря лечил и с тех пор с ним корешишься! – не отступал Феликс. – И другие блатные тебя уважают! Ты же мне друг, поговори с ними. Дело есть. Я хорошо заплачу…

Бернштейн вздохнул, нагнулся, поднял полотенце, повесил на крючок.

– Что за дело? – глядя в сторону, спросил он.

– Перстень наш фамильный выкрасть. Охотник не соврал – он действительно в Рыцарском зале выставлен.

– Ты в своем уме? – вскинулся Бернштейн. – Из Эрмитажа?!

– Ну и что? – Феликс невозмутимо пожал плечами. – Не нам же это делать! А для спецов такая кража – все равно что для тебя гонорею вылечить! Я заплачу, сколько запросят. Это же их работа. Они еще «спасибо» тебе скажут!

Александр Исаакович в сомнении пожевал губами.

– Ладно, – наконец сказал он. – Я переговорю. Завтра вечером дам ответ.

– Ну и отлично! – улыбнулся Феликс. – Ты настоящий друг…

На другой день, после работы, они встретились за ужином в «Астории».

– Короче, люди возьмутся за эту работу, – деловито жуя, сообщил Бернштейн. – Это будет стоить десять «штукарей»…

– Ого! – Феликс даже положил вилку на фарфоровую тарелку. – Почему так много?

– Работа сложная, ее не каждый может сделать. – Бернштейн разлил по рюмкам ледяную водку. – Придется специалиста из Ростова вызывать. Ты же сам сказал: «Заплачу, сколько запросят». Имей в виду: тут назад отыгрывать нельзя…

– Да я и не собирался. – Феликс наколол на вилку ломтик селедки, поднял рюмку. – За успех нашего дела!

Они чокнулись.

– Деньги надо дать вперед, – сказал Бернштейн и выпил. – У них так принято.

Сорвавшаяся в Старочеркасске кража существенно осложнила жизнь. Студент рыскал по городу, но раздобыть денег не удавалось: слишком крупная сумма, взаймы такую не перехватишь… Серьезные дела не подворачивались – их надо специально подбирать да готовить. Пытался «развести» Сазана, но тот категорически отказался давать аванс: «мол, увижу иконы, тогда и расплачусь сполна…»

А время отдавать долг неумолимо приближалось, когда он встречал Матроса, тот злобно ухмылялся, смотрел на часы и приставлял к своему горлу палец, как заточку. Намекал, гнида…

И вдруг принесли вызов на междугородные переговоры с Ленинградом. Родни у него там не было, значит, кто-то из блатных… Кто там есть? Он стал перебирать в памяти многосотенную «черную масть», с которой парился в СИЗО, топтал зоны, терся на этапах и пересылках. Безбашенный карманник Шут? Косой фармазон[47]Бес? Или даже коронованный домушник Козырь? Зачем он мог им понадобиться? Так ни до чего и не додумавшись, Студент пришел на переговорный пункт, дождался объявления: «Ленинград, седьмая кабина», – и услышал глуховатый голос Козыря:

– Приезжай, кореш, есть работа по твоей части. Жирная, вкусная, но не каждый ее сделает. Однако и башляют хорошо…

Странно! Но Козырь – вор авторитетный, зря мести метлой не будет, поэтому в тот же день Студент скорым поездом выехал в Ленинград. С собой у него был небольшой картонный чемоданчик «балетка», в котором под клетчатой рубахой лежала дрель с набором сверл, «балерина», маленький флакончик из-под пенициллина с серной кислотой на дне и любимое долото. Все остальное, при необходимости, можно найти на месте.

Он ехал в плацкарте, на верхней полке, отказавшись от предложения попутчиков скоротать дорогу традиционным российским способом. Очень скоро он расслабился и впал в блаженную полудрему под загадочный перестук колес. Что ждет его впереди? Хотелось думать – что-то хорошее, что коренным образом изменит жизнь. Внизу звенели стаканы, все громче звучали голоса и вспышки смеха, но это было низко и приземленно, из его нынешнего бытия. А мечтал он о другой жизни – чистой и светлой.

О чудесном морском берегу, на котором ни разу не был, о теплых ласковых волнах, в которые не пришлось окунаться, о красивой девушке, такой, которую никогда даже не держал за руку… Не о босявке, не о шалаве, а о настоящей, порядочной, умеющей любить… Пусть родит ребенка, и обязательно сына, Валерия! В честь Антиквара, царствие ему небесное… Он бы воспитал огольца, отдал в институт, чтобы выучился на искусствоведа. И сидели бы они с Валерием на пляже в полосатых шезлонгах, разговаривали о сарматских фаларах, о римских монетах первого века, о короне Ивана Грозного… А все бы слушали, разинув рты, и завидовали… Может, Валерий бы докопался, сколько стоят те бесценные фалары, за которые он, по молодой глупости, оттянул срок. А может, они с Валерой подняли бы и неподъемное дело: сдернули эту корону из Оружейной палаты! Не для того, чтобы загнать за сумасшедшие деньги (в СССР ее никто не купит), а просто чтобы полюбоваться, примерить перед зеркалом, посмеяться да подкинуть обратно с издевательской запиской: «Простите, товарищи менты, очень хотелось примерить. Но мала, не подходит. Поэтому возвращаем».

«Впрочем, нет, что за глупости! – одернул он себя. – Воровское дело не для Валерия! Он будет ученым и эту корону вполне официально примерит на какой-то их сходке, или банкете, как там они называются? Может, он и тот перстенек фартовый найдет, разгадает его тайну и напишет книгу…»

В Ленинград он приехал утром второго дня, быстро перебрался на пригородный вокзал, около часа трясся в электричке, глядя в окно, где сквозь стволы сосен проглядывали домишки маленьких поселков.

Сверяясь с адресом в смятой бумажке, он вышел на разбитой платформе Монино, спустился по бетонной лестнице с выкрошенными ступенями, узкой тропинкой прошел через сосновый бор. Здесь было прохладно, приятно пахло хвоей. Он отыскал улицу «Газеты “Правда”» и вскоре подошел к хлипкому забору, выкрашенному зеленой краской. На узкой скамейке, вытянув ноги, сидели двое, в штанах, майках и маленьких кепочках. Один поднялся навстречу, заухмылялся, вихляя задом, сделал несколько шагов, расставил руки:

– Блатным привет, бродягам здрасте! Сколько лет, сколько зим!

У него было треугольное лицо, большие, широко расставленные глаза, широкий лоб и острый подбородок. Похож на лягушку. И дурашливая улыбка до ушей…

– Хватит кривляться, Шут! – отстраняясь, сказал Студент. – Веди к пахану!

– Что, студент, не весел, голову повесил, или снова двойку получил? – пропел Шут.