– Я один раз оказалась в доме, где было много такой же х… таких же вещей, как эти, – завела разговор Тесс. – У крестной Эмми, Марианны Барретт Коньерс.

Крестной Эмми, которая назвала смерть Лолли Штерн аварией и не упомянула о том, что ее муж тоже оказался участником этой «аварии».

– Она одна из моих лучших клиенток, – сказала Кристина. – Я даже иногда заказываю товары специально для нее. У нее прекрасный вкус, и она никогда не торгуется.

– А ты близко ее знаешь?

– Нет. Думаю, ее вообще никто не знает близко, кроме ее горничной. Она очень скрытна. Я называю ее герцогиней Эвфемистской – она всегда очень тактично подбирает слова, если ей что-то не нравится. – Кристина метнула оценивающий взгляд на Тесс. – Тебе бы не помешало у нее немного поучиться.

– Да?

– По тому, как ты здесь стоишь, как ведешь себя, я могу сказать, что ты ненавидишь все мои вещи. Будто боишься, что они заразные.

– Вообще-то они и правда жуткие.

– Только не для меня. Я люблю каждую из них. Благодаря им я оказалась в Сан-Антонио. Четыре года назад, в мой выпускной год в Висконсине, я специализировалась по истории искусств и приехала сюда на весенние каникулы. Мы собирались лететь на остров Падре, но наш чартерный самолет сломался, и мы застряли здесь на весь день. Я зашла в галерею вроде этой в районе Кинг-Уильям – «Тиенда Гуадалупе». И увидела там деревянный крест, украшенный milagros.

– Milagros? Я думала, это означает чудо.

– Да, а еще подвески, как у меня на кассовом аппарате. Видишь? Маленькие ручки и ножки, детки и сердечки. Они изображают то, о чем мы молимся. В общем, я подумала, что этот крест – самое красивое, что я видела в своей жизни. Когда я взяла его в руки, то сразу почувствовала тепло. Ощущение очень необычное. Я купила его и вернулась в Висконсин. На следующий день после выпуска я переехала сюда. И еще ни разу не слышала, чтобы кто-то смеялся над моим испанским – а он был таким академическим и неестественным. И с самого начала я чувствовала себя здесь как дома. Полное ЕВТ.

– «Еду в Техас», – сказала Тесс. – То же самое Ворон написал на открытке, которую послал родителям.

Кристина положила метелку.

– Ты не знаешь, что это, да?

– Его отец объяснил мне. Что-то там про беглых преступников, которые писали так на дверях.

– Нет, я имею в виду чувство. Мне суждено жить в Техасе. И когда я слушаю «Almas Perdidas», то чувствую, что Ворон ощущает то же самое.

– Может быть, – сказал Тесс. Ворон находился под чарами, но она не могла выяснить, чьими – Сан-Антонио или Эмми.

Кристина просто улыбнулась и продолжила стряхивать пыль, щекоча длинный нос бананово-желтому хорьку. Вошел Рик с телефоном в руке. Судя по его интонации, он уже давно пытался завершить звонок, но на том конце провода его собеседник продолжал что-то бубнить.

– Ага-ага. Да, спасибо. Это точно. Да, стоило бы. Нет, обязательно стоит. Хорошо. Хорошо. Ага. Спасибо. – Он медленно приближался к базе телефона. – Конечно. Тогда и созвонимся. Ну да.

Наконец он повесил трубку.

– Мой источник дал мне наводку на детектива, который работал над делом Лейлена и Уикса и знает этих парней лучше, чем кто бы то ни было. Сейчас он на пенсии.

– Это ты с ним разговаривал.

Рик закатил глаза и оттянул воротник, будто тот душил его.

– С его женой. Она говорит, что он улетел в Лас-Вегас на чартере и пару дней его не будет. Наверное, хочет от нее немного отдохнуть. Ее речь – безостановочный поток. Дала мне полный отчет о своем здоровье, здоровье мужа, здоровье их собаки, даже рассказала, что ела сегодня на завтрак – английские булочки с изюмом и кофе без кофеина. Иисусе! Он, наверное, ездит играть только ради того, чтобы побыть немного в тишине и спокойствии.

– Видишь? – сказала Кристина. – Вот как бывает после свадьбы. Я уверена, когда-то он ее любил и не мог без нее, а теперь уезжает играть в блек-джек, лишь бы не слышать ее голоса. Вот он какой – брак, Рик. Смерть романтики.

– Я иначе это себе представляю, – ответил Рик, обвивая ее талию и целуя в шею. Кристина, не останавливаясь, продолжала смахивать пыль.

– Два дня, – недовольно проговорила Тесс, чувствуя себя неловко. – А пока чем займемся? Я не хочу просиживать целые дни в «Ла Касите», наблюдая, как спит Эсски.

– Поищи Эмми, – сказал Рик, все еще цепляясь к Кристине, которая продолжала его игнорировать. – Ты же говорила, что хочешь заняться этим в первую очередь. Есть идеи, с чего начать?

– Вообще-то есть, – сказала Тесс, глядя на скелеты, которые будто смеялись над ней. – Может быть, герцогиня Эвфемистская согласится испить со мной чашечку чаю.

Когда Тесс вскоре после полудня вернулась в Аламо-Хайтс, Марианна Барретт Коньерс сидела в саду за домом. Из-за деревьев и высоких стен в саду было так же темно, как и в доме. Странно, что солнечный свет вообще туда проникал. Но Марианна была в широкой шляпе и намазала руки и лицо солнцезащитным кремом. Она сидела за кованым металлическим столиком того типа, что недавно вернулись в моду. Ретрообстановку довершали с голубым ободком кувшин холодного чая и стакан из того же набора.

– Я хорошо забочусь о своей коже и поступаю правильно, – начала она, хотя Тесс не требовала от нее объяснений по этому поводу и вообще еще не успела заговорить. – Я никогда не загораю на солнце, как некоторые девушки.

Марианна протянула тюбик крема Тесс, чье лицо загорело во время летних занятий греблей. Она покачала головой: поздновато уже. Несмотря на то что сейчас ей было почти тридцать, уже стоило серьезно задуматься об увлажнителях. Хотя лицо Марианны не особенно впечатляло: у нее были крупные поры, неровный цвет, а в нижней части подбородка начинали появляться старческие пятна.

– Потом пожалеешь, – сказала она. Марианне не очень удавался шутливый тон, и потому предупреждение прозвучало почти угрожающе.

– Возможно, – согласилась Тесс. – А Лолли Штерн любила загорать на солнце?

Если вопрос и удивил Марианну, она не подала виду. Она закрутила крышечку, потерла руки друг о друга, чтобы крем впитался в кожу. Закончив с кремом, она постучала по стулу с подушечкой на сиденье, который стоял возле нее, приглашая Тесс присесть, и, казалось, она не столько приглашала, сколько приказывала. Тесс не любила, когда кто-либо пытался ей управлять, но в этот момент ей хотелось, чтобы Марианна думала, что контролирует ситуацию. По крайней мере, в начале разговора. И она села.

– Ты очень много работаешь, – заметила Марианна.

– Очень, – согласилась Тесс.

– Сколько тебе лет? Двадцать семь? Двадцать восемь?

– В августе стукнуло тридцать.

– Молодая еще. Слишком молодая, чтобы знать, что бывают истории, которые устаешь рассказывать. Особенно если это единственная история о тебе, которую хоть кто-нибудь знает. И которая хоть кому-нибудь интересна.