– Что это?

– «Фа-диез», – ответил брат Фергюсон. – Хотя некоторые из братьев оспаривают эту точку зрения и считают, что это «ля-бемоль».

Камертон все еще слегка звучал – он вибрировал, и края его поверхности от вибрации выглядели чуть смазанными. Ситра тронула камертон, и тотчас же звук стих.

– Вижу, у вас есть вопросы, – сказал брат Фергюсон. – Я отвечу на те, на которые смогу.

Ситра хотела отрицательно покачать головой, но вдруг поняла, что действительно желает кое-что узнать.

– Во что вы здесь верите?

– Во многое.

– Ну расскажите хотя бы про одно.

– Мы верим, что пламя не может гореть вечно.

Ситра взглянула на свечи, стоящие возле алтаря.

– Именно поэтому викарий их гасит?

– Да, это часть ритуала.

– То есть вы поклоняетесь темноте? – спросила Ситра.

– Нет, – ответил Фергюсон. – Это обычная ошибка. Люди так говорят, чтобы опорочить нас. Мы поклоняемся длинным волнам и вибрациям, которые превосходят возможности человеческого восприятия. Мы верим в Великую Вибрацию и считаем, что она освободит нас от состояния застоя.

Застой.

Именно этим словом жнец Кюри обозначает людей, которых выбирает для «жатвы». Брат Фергюсон улыбнулся:

– Что-то в вас резонирует сейчас, верно?

Ситра отвернулась, чтобы не встречаться с назойливым взглядом Фергюсона, и обнаружила, что внимательно смотрит на лохань с водой. Она показала на нее:

– А зачем здесь эта грязная вода?

– Это первобытный бульон. Он перенасыщен микробами. В Век Смертных содержимое такой лохани могло бы уничтожить население всей планеты. Тогда это называлось «болезнь».

– Я знаю, как это называлось.

Фергюсон погрузил палец в воду и поболтал.

– Оспа, полиомиелит, лихорадка Эбола, сибирская язва – все это здесь присутствует, и все совершенно безопасно для нас. Мы не можем заболеть, даже если захотим.

Он поднес палец ко рту и облизал его.

– Я мог бы выпить всю эту воду, и у меня не случилось бы даже несварения. Увы, мы уже неспособны претворить воду в червя.

Не сказав ни единого слова и даже не попрощавшись, Ситра ушла, но до конца дня не могла избавиться от запаха гниющей воды, засевшего у нее в ноздрях.

Через коридор от комнаты Ситры располагался кабинет. Как и все прочие комнаты в особняке, он имел окна по разные стороны, и, как все в жизни жнеца Кюри, содержался в идеальном порядке. Там был компьютер, и Ситра использовала его для занятий – в отличие от жнеца Фарадея, когда речь шла об обучении, жнец Кюри не избегала цифровых средств коммуникации. В качестве ученика жнеца Ситра имела доступ к базам данных и информации, недоступной для обычных людей. Эта информация называлась «глубинным сознанием» и состояла из элементов памяти «Гипероблака», не предназначенных для использования простым человеком.

До того как Ситра стала учеником жнеца, она использовала в поисках стандартные процедуры, и «Гипероблако», как правило, вмешивалось, говоря: Я вижу, ты ищешь подарок. Могу я спросить, для кого? Может быть, я помогу найти что-нибудь подходящее. Иногда она принимала помощь, а иногда предпочитала искать сама. Но, как только она стала учеником, «Гипероблако» словно онемело, словно ничем не располагало, кроме бездушных данных.

– Тебе придется к этому привыкнуть, – сказал ей жнец Фарадей в самом начале. – Жнецы не могут разговаривать с «Гипероблаком», а оно не говорит с нами. Но со временем ты оценишь его молчание – оно дает тебе возможность опереться на собственные силы.

Но сегодня Ситре, продирающейся через поток файлов, как никогда пригодился бы путеводитель по глубинному сознанию «Гипероблака», потому что дизайн всемирной системы камер наблюдения, с которым она пыталась разобраться, сводил на нет все ее усилия. Отследить передвижения жнеца Фарадея в день, когда он умер, оказалось сложнее, чем она предполагала. Видеозаписи в глубинном сознании «Гипероблака» группировались не вокруг определенного места или определенной камеры. «Гипероблако» организовывало их по принципу сходства и смежности понятий. Например, в одной группе файлов находились записи идентичных схем организации дорожного движения в разных местах мира. В единый блок соединялись записи передвижения совершенно разных людей, но с похожей походкой. В другой подборке оказались записи фантастических по красоте солнечных закатов, снятых уличными камерами. Цифровая память «Гипероблака», как поняла Ситра, своей структурой напоминала человеческий мозг. Каждый момент в любой видеозаписи примыкал к сотням других моментов в других записях всегда по разным основаниям, что означало, что всякая новая связь уводила Ситру все дальше, все глубже в бесконечную лисью нору виртуальной нейронной системы. Попробуйте постичь содержание человеческого сознания, сделав поперечный срез головного мозга! Все это сводило Ситру с ума.

Сообщество жнецов, как она знала, выработало собственный алгоритм работы с этим контентом глубинного сознания, но Ситра не могла спросить об этом жнеца Кюри, не опасаясь вызвать ее подозрений. Жнец доказала, что может легко вычислять ложь, а Ситре не хотелось оказаться в положении, в котором лгать – единственный выход.

Поначалу в своих поисках Ситра руководствовалась простым желанием докопаться до истины. Затем ее увлекли сами трудности поиска – в них она увидела брошенный ей «Гипероблаком» вызов. Наконец поиски превратились в наваждение. Каждый день, час или два она проводила перед компьютером, пытаясь найти материалы, где были бы зафиксированы последние шаги жнеца Фарадея, но, увы, безрезультатно.

А интересно, «Гипероблако» наблюдает за тем, что она делает? Наверняка, если бы могло, сказало бы: О господи! Ты копаешься в моем мозге? Вот проказница!