– Когда же?..

– Может быть, завтра?

– Завтра?

– Да, завтра. Часа в два дня. Я подойду, рассчитаемся, а заодно и все расскажу вам. Хорошо?

– Хорошо? – как попугай повторил Зеленский.

– Ну вот и хорошо. Тогда до завтра.

– До завтра, – машинально ответил он.

Я поехала наконец домой и на сей раз уснула моментально. Дело было сделано.

На следующее утро я позвонила Кире, чтобы выслушать слова благодарности и узнать некоторые интересующие меня подробности.

– Ну как там моя девушка? – бодро спросила я. – Рассказывает что-нибудь?

– Так себе. Не очень откровенничает.

– Не удивляюсь. Ведь те, давние преступления, практически нельзя доказать.

– Ребята работают.

– Не сомневаюсь. Выяснили, как она в дом входила?

– У нее был дистанционный пульт. Такой же, как стационарные в доме и охранной фирме, только, как говорится, беспроводной.

– Так я и думала. Мне кажется, и ту катастрофу, семь лет назад, она тоже с помощью подобной штуки подстроила. О мотивах спрашивали?

– Ой, вот тут уж страсти разыгрались! Тут она не только ничего не скрывала, а даже, на мой взгляд, лишка наговорила. И чего только она не вытерпела, и чего только этому Алексею своему не простила. Чуть ли не на глазах у нее за другими девками ухаживал, а она все делала вид, что не замечает. Любила, мол.

– Думаешь, врет?

– Кто ее знает, может, и не врет. Между прочим, она просила, чтобы ты ее навестить пришла.

– Я?!

– Ну да, ты.

– Это зачем?

– Да я-то откуда знаю зачем. Из нее клещами не вытянешь. Поймали на месте преступления со шприцем в руках, а она и тут упирается.

– Говорит, просто так, в гости зашла?

– Говорит, попугать хотела.

– А-а… А в шприце-то что было?

– Препарат один. Провоцирует остановку сердца. А «Скорая» диагностирует сердечную недостаточность. Этот Зеленский, он ведь, считай, старик уже. Так что… ничего бы не заподозрили.

– Умно. А лекарство где взяла?

– Не говорит. В аптеке, мол, купила.

– А где та аптека, забыла?

– Ну да.

– Что ж, Владимир Сергеевич, могу только успехов вам пожелать. Больших.

– Спасибо. На свидание-то придешь?

На этот вопрос я ответила не сразу. Навряд ли Ирина, которая наверняка понимала, по чьей милости она оказалась за решеткой, приглашала меня для дружеской беседы. А тащиться в следственный изолятор, тратить свое время, и все только для того, чтобы выслушать какие-нибудь нелицеприятные замечания в свой адрес, у меня не было ни малейшего желания.

Но вспомнив о том, что узникам в их просьбах отказывать не принято, я все-таки согласилась.

– Ладно, приду. Надеюсь, для меня она не припасла какого-нибудь препарата из аптеки.

– Ну, спасибо тебе, подруга.

Ирина сидела напротив меня за столом, и во взгляде ее уже не было ненависти. Но он стал упрямым и жестким, и я поняла, что Кириным ребятам придется очень постараться, чтобы доказать хоть какой-то эпизод той длинной криминальной повести, автором которой была сидящая передо мной молодая женщина.

– Всегда пожалуйста, – ответила я. – Только за что благодаришь, не понимаю?

– Не понимаешь? Да ну? – Теперь она смотрела с насмешкой. – А кто меня сюда засадил? Разве не по твоей вине я теперь на нарах парюсь?

– А разве не по своей? Разве я людей гробила?

– А-а… ну да… Да, тут мы с тобой друг друга не поймем. Ты же в шкуре моей не бывала…

– Да уж, убийств за мной не числится.

– Убийств… Слово-то какое… Поганую жабу раздавить – это разве убийство?

– Это кто же поганая жаба?

– Да, неважно. Все равно не поймешь. Ладно, оставим. Я тебя за другим позвала. Пацан у меня… остался.

– Знаю.

– Так вот. Я опекунство хочу оформить… все равно ведь засадят… надолго. Опекунство на тетю Валю.

– На какую тетю Валю?

– Ну, как на какую, ты же сама к ней приходила.

– На Ускову, что ли?

– Ну да. Поможешь? Поговори с ней, она согласится.

– Не знаю… она-то, может, и согласится, но как по закону… не знаю.

Я говорила искренне, потому что действительно не очень представляла себе возможность оформления опекунства над несовершеннолетним ребенком на постороннего человека. Но в глазах моей собеседницы вдруг появилась такая тоска и боль, так ясно читалось в них: «И снова меня предают», – что я поспешила сказать:

– Но я поговорю. Поговорю, раз обещала.

Я вдруг поняла, что всеми чувствами этой женщины, совершившей такие страшные преступления, двигало только одно: давняя, затаенная, очень острая и очень сильная обида. И что с годами эта обида не проходила, а, наоборот, разгоралась все больше и больше. Я решила попытаться поговорить с ней.

– Вот… хочу спросить… – неуверенно начала я.

– Спроси.

– Пацан твой… сын того… Алексея?

– Да.

– И ты не сказала ему?

– Нет.

– Ну и дура.

– Да? Да?! Я, значит, дура? Да?! А ты, значит, умная? А как бы ты поступила, если бы как раз в тот момент, когда собиралась об этом сказать, узнала, что этот… что он подыскивает себе богатенькую телку на стороне и даже на днях едет, видите ли, в Москву, знакомить родителей со своей невестой, а? Что бы ты сделала?

– А как ты это узнала? – как можно спокойнее спросила я, стараясь не обращать внимания на истерические ноты, которые уже прорывались в ее интонациях.

Ирина на какое-то время замолчала. Потом спросила:

– Курить есть?

Специфика моей профессии предполагала отличное знание нюансов посещения заключенных, и к такой просьбе я была готова.

– О! Дорогие… Богато живешь? – спросила Ирина, когда я подала ей сигарету.

– Не жалуюсь. Так как же ты узнала, что он собирается жениться?

– Я тогда работала в одной фирме, – помолчав, сказала она, – мы занимались электронными системами. А у Лешки родители как раз коттедж этот огромный достраивали. Ну и сказал он мне как-то, что его мать хочет, чтобы в кухне у нее все было автоматизировано. А тогда только появились такие дома в Англии, где ни прислуги не нужно, ни прачки… ну, в общем, полный сервис. Ну я и предложила ему: скажи, мол, мамке, пускай такой же себе закажет. Бабки у них были, возможности были… Правда, я и сама не очень верила, что все это получится, а потом смотрю – закрутилось дело…