Мы заходим в паб. Одли заказывает пинту пива. Я ставлю чайник и делаю себе чай. Когда я возвращаюсь, какой-то рыжий мужик очень настойчиво лезет к Одли: хочет его угостить еще пинтой, хотя тот и первую-то не допил.

– Твой приятель?

– Нет. Просто мужик. Я его как-то избил.

– Не понимаю.

– Всякое в жизни бывает. Но вернемся к войне. Сижу я в этом занюханном кафетерии, где-то в Венгрии, в каком-то маленьком городочке, я даже названия не помню, и наблюдаю в окно, как трое самых крутых парней в городе собрались возле единственного во всем городе мотоцикла, причем не самого навороченного мотоцикла. Ноги болят – просто ужас, денег – только разок поесть, но граница уже близко. Никто не говорит по-английски, я тоже не знаю венгерского, но там работает телик, и, судя по кадрам из новостей, война все еще продолжается. Сижу изучаю путеводитель, и вдруг кто-то спрашивает по-английски, с ливерпульским акцентом: «Едешь на юг?»

Поднимаю глаза. Мужик. Хорошо за сорок. В камуфляжных штанах и коротком жакете. Короткая стрижка. Вообще похож на отставного военного. «Да», – говорю. А он спрашивает: «Журналист?» – «Нет». – «Хорошо. Не люблю журналистов». – Он присаживается за мой столик. – «Я Настоящий Джон. Джонов много, но я – единственный настоящий. Ты тут что, в отпуске?» – «Нет». Я не знал, что еще добавить. Потому что сказать; «Я иду на войну», – прозвучит как-то глупо. И только потом до меня дошло, что он шутит. Он рассмеялся и пододвинулся ближе: «Я тоже нет. Британцы здесь, так что ты не боись». Очевидно, что он направлялся туда же, куда и я.

Я очень обрадовался, что теперь у меня есть компания. Меня даже не раздражало, что Настоящий Джон приставал к официантке, потому что последние несколько дней я был совсем один. Настоящий Джон водил рукой официантки по своим многочисленным шрамам, включая и те, что скрывались под одеждой, и приговаривал: «Это Колвези», «это Белфаст» и так далее. Официантка кривилась от отвращения.

«Теперь ты в хороших руках, сынок, – сказал он. – Тебе повезло, что ты встретил меня». Я подумал, что так и есть. У Настоящего Джона была машина, которую он взял в прокате в Вене; после моего злосчастного автостопа это был настоящий рай. И большой пакет чипсов в придачу. День был ясный и солнечный, в машине играла музыка, мы ехали на войну. Мы остановились у бара, чтобы чего-нибудь выпить, и тут к нам подходит этот американец и спрашивает, не едем ли мы, случайно, через границу.

У него было такое библейское имя… Иеремия. Мы были знакомы минут пятнадцать, а я уже знал про него почти все. Он приехал из Флориды, из Санкт-Петербурга. Он торгует иглами для шприцов, продает их в больницы. Он очень этим гордился – что продал больше игл, чем кто бы то ни было во Флориде. «Но у меня вроде как много талантов. Сейчас я пробую себя в фотографии». Стать фотографом вообще-то несложно: бери фотокамеру и езжай на войну.

Раньше я думал, что я один такой умный, ну, не один – но один из немногих. А тут выясняется, что в Югославию едут все, кому не лень. Я думал, что на границе нас встретят какие-то инструктора, что будет какая-то подготовка… Я не очень обрадовался, когда Настоящий Джон предложил Иеремие его подвезти, мне не хотелось пускать в наш маленький рай на колесах кого-то еще, но это была машина Настоящего Джона, и потом, я подумал, что Иеремия, может быть, меня сфотографирует, и моя фотография потом появится в газетах.

И вот мы едем, и тут Иеремия просит остановиться, потому что ему надо пописать. Он выходит, углубляется в кустики, а Настоящий Джон отъезжает от обочины и медленно едет вперед. Иеремия бежит за нами, а он был толстый, бежать ему трудно. В общем, бежит и натужно смеется, как будто он оценил наш прикол. Через каждые ярдов сто Настоящий Джон притормаживает, но как только Иеремия приближается к нам, опять прибавляет газу. А потом Настоящему Джону это надоедает, он газует уже конкретно, и мы уезжаем. Все Иеремиены вещи остались в машине. Я не особенно разбираюсь в фотографии, но я отличу дорогую вещь от дешевой. Настоящий Джон ржет как лошадь, и я вместе с ним. Мы доезжаем до самой границы, заходим в бар выпить. Сидим, смеемся у изображаем, как Иеремия в отчаянии махал руками.

– Разве это смешно?! – возмущаюсь я.

– А разве нет? Мы целый час не могли отсмеяться. Мы даже решили вернуться обратно, чтобы еще раз взглянуть на Иеремию. Мы нашли его почти на том же месте, где и оставили. Он сидел у дороги и плакал. Без денег, без паспорта. Мы предложили ему обмен: мы вернем ему паспорт, если он отдаст нам свои брюки. «Хотите снова меня ограбить», – говорит он. «Нет, все честно. Ты нам – брюки, мы тебе – паспорт». Он отдает нам брюки, и мы уезжаем. «Мы ему делаем одолжение, – говорит Настоящий Джон. – Он, бля, должен быть нам благодарен. Он бы там не продержался и пяти минут, в Югославии». Я так и не понял: он сказал это, чтобы меня успокоить, или просто ему, как и всякому законченному мерзавцу, не нравилось думать о себе, что он мерзавец?

Мы добрались до границы. В нашу, сторону машин почти не было, зато в обратную – целый поток. Я пытался придумать, как заявить о своем намерении; «Я слышал, у вас тут война. Добровольцев берете?» Настоящий Джон говорит: «Предоставь это мне». Он помахал моим путеводителем: «Мы ресторанные критики. Приехали сделать обзор ресторанов». Пограничники посмотрели на нас как-то странно, но пропустили без слов.

В Загребе Настоящий Джон тут же продал машину – сказал, что оформлял прокат по кредитной карточке матери – и фотокамеры, и даже дал мне немного денег. Я был влюблен в Настоящего Джона. Пару дней мы бродили по городу, заходили в большие административные здания, пытались найти, кто тут за что отвечает, но никому не было до нас дела. Там продавались газеты на английском, так что мы знали, что война продолжается и положение ухудшается, но в остальном это было обычное жаркое лето.

Мы сидели в кафе. Я ел малиновое мороженое. За соседним столиком сидел какой-то крикливый иностранец из европейцев и возмущался, что его любимое мороженое закончилось. Через дорогу трое парней пытались приладить на крышу машины доску для серфинга и громко ругались, как это лучше сделать. Это был первый урок: если в стране война, то обычно все сводится к тому, что некоторое количество человек отправляют возиться в дерьме во имя родины, а так жизнь идет своим чередом.

«Ладно, – сказал Настоящий Джон, – хватит мучиться дурью. Мы сюда не за тем приехали». Он остановил такси: «Отвези нас на войну, дружище». Через пару часов мы приехали на окраину осажденного Осиека. Один офицер, который худо-бедно говорил по-английски, сказал, что тут в одной деревеньке неподалеку формируют что-то наподобие иностранного легиона. Обычно таксисты – гнилой народ, но справедливости ради надо сказать, что наш таксист привез нас туда, куда надо.

Подразделение расположилось в здании местной школы. У дверей обретался голый по пояс парень с «Калашниковым» за плечом. Вроде как охранник, только какой-то уж очень неорганизованный. У него на лбу была татуировка «Иди на х**», так что логично было бы предположить, что он говорит по-английски. «Мы добровольцы. Хотим записаться в отряд», – сказал Настоящий Джон. «Поздно, – ответил Нах**. – Мест уже нет. Уходите». «Не смеши, – сказал Настоящий Джон, проходя в здание. – Кто тут за старшего?» Если бы не Настоящий Джон, я бы, наверное, бросил все к черту и поехал обратно.