быть готовы потерять тебя, но я видела, как ты умер однажды, и не могу смотреть, как ты умираешь снова. Ты уже целый день находишься без помощи аппаратов и все еще здесь. Ты все еще со мной, и мне нужно, чтобы ты остался.

Эмери?

— Ты слышишь меня, Атлас? — шепчет она.

Да! Я хотел закричать, но не смог этого сделать.

— Я никогда не прощу тебя, если ты меня бросишь, — говорит она. — Слышишь меня?

Светлячок…

— Смотреть на то, как приходят медики и начинают тыкать в тебя иголками, давить на грудь, увозить — это было самое тяжелое, что мне когда-либо приходилось наблюдать. Я хотела подняться на каталку вместе с тобой, но Габриэль отправил меня к себе домой. Девон прислал врача, чтобы тот осмотрел меня, и Амелия позаботилась обо мне после того, как он дал добро.

Она делает паузу, и я задерживаю дыхание, ожидая продолжения. Ее голос убаюкивал меня.

— Они сказали, что в приюте нащупали твой пульс, но пуля все еще была внутри, и тебе нужна была операция. Габриэль поехал с тобой.

Мне было интересно, понимает ли она, что я ее слышу, даже если не могу открыть глаза? Говорила ли она, чтобы избавиться от этого внутри себя? Чтобы рассказать кому-то свои мысли…

— А когда я попала в больницу после того, как ты вышел из операционной. Они пытались отправить меня домой, но я отказалась. Я ждала тебя здесь целую неделю. Я всегда буду ждать тебя.

ПРОСНИСЬ! Я требую себя, проснись, мать твою!

— Я люблю тебя, Атлас. И всегда буду любить, — ее губы прижимаются к моим.

Черт возьми! Просыпайся!

Свет щиплет мне глаза, когда я наконец открываю их, ослепительно белые лампы сначала встречают мое зрение, но затем я наклоняю подбородок, и вот она. Ее светлые волосы рассыпаются по кровати, лицо отвернуто от меня, когда она наклоняется со стула, который она подтащила так близко, как только возможно, к кровати.

— Светлячок, — мой голос груб и тих, но она его слышит. Ее тело застывает, и медленно, так чертовски медленно, она садится, поворачивая лицо со слезами на глазах.

— Атлас? — ее глаза расширяются. — Атлас!

И тут она начинает двигаться, забирается на кровать, сбивая трубки и провода, боль вспыхивает в моем теле, но я не смею ее остановить. Она обхватывает меня руками и плачет.

Я поднимаю одну руку, чтобы положить ее на спину, а другую засовываю под нее.

Я ненавидел быть таким чертовски слабым.

— Я бы тоже ждал тебя, — говорю я ей.

Она плачет еще сильнее.

* * *

— Рад видеть тебя, — в комнату заходит Габриэль, за ним Амелия и мой племянник Линкольн.

Эмери возится у окна, поза напряжена, глаза смотрят в пол. Она была такой весь день: тихой, замкнутой, и я уже собирался потребовать, чтобы она рассказала мне, в чем дело, когда появился мой брат.

Прошло уже три дня с тех пор, как я проснулся. Мне предстояло очень скоро уехать отсюда, и я не мог дождаться, когда мы с Эмери останемся наедине.

— Я иду за кофе, — вдруг заявляет Эмери. — Кто-нибудь хочет?

Она убегает прежде, чем кто-то успевает ответить.

К черту все это.

Я сбрасываю с ног одеяло, которое Эмери настаивает, чтобы я не снимал, и благодарю себя за то, что смог надеть треники, и моя задница не торчит из-под больничного халата. Я хватаю шест, на котором стоят все мои капельницы и начинаю идти.

— Что ты делаешь!? — кричит Амелия, но я не останавливаюсь, я иду за Эмери, не обращая внимания на боль в спине и взгляды раздраженных медсестер, когда я следую за ее убегающей фигурой.

— Эмери! — кричу я.

Она замирает, потом поворачивается, широко раскрыв глаза, и снова бросается ко мне

— Что ты делаешь!? — шипит она в панике. — Тебе еще нельзя вставать!

— К черту! — огрызаюсь я. — Что происходит?

Она хмурится.

— Что ты имеешь в виду? Я иду за кофе.

— Нет, светлячок, ты весь день была какой-то потерянной. Скажи, что случилось? Что-то случилось?

Она смотрит вниз на мои босые ноги и качает головой.

Смягчившись, я беру ее за подбородок и наклоняю голову назад.

— Скажи мне, светлячок.

— Я люблю тебя, — шепчет она.

— Я знаю, — я погладил ее по подбородку. — Ты грустишь, потому что любишь меня?

Она смеется.

— Нет, мне грустно, потому что ты хочешь, чтобы я ушла.

Меня осеняет понимание, и я не останавливаюсь, наклоняюсь и прижимаюсь к ее губам.

— Я люблю тебя.

Я ловлю ее вздох, использую ее шок, чтобы притянуть ближе, прижать ее тело к своему, не обращая внимания на боль и взгляды. Мой язык проникает в ее рот.

— Я не смогу отпустить тебя сейчас, даже если бы хотел, светлячок. Прости меня. Мне так чертовски жаль.

— Атлас, — вздыхает она.

— Ты моя. Была. Есть. И будешь.

— Навсегда, — кивает девушка, ее слезы попадают на мое лицо, когда я целую ее еще раз. Черт, я не мог дождаться, когда мы вернемся домой.

— Навсегда, — соглашаюсь я.

Глава 39

༺Эмери༻

Через неделю я забираю Атласа домой с сумкой, полной лекарств. Все это время я не отходила от него ни на шаг, даже приносила в больницу свои вещи, чтобы переодеться и сохранить здесь хоть какое-то подобие нормального человека. Медсестры не обращали на это внимания, потому что я приносила им печенье и кофе.

Делла тоже поправлялась. Ей повезло не меньше, чем Атласу, и я была рада этому и чувствовала себя немного виноватой, потому что даже не думала о ней, пока Атлас боролся за жизнь.

Я видела, как он умирает, и чувствовала, что и сама тоже умираю. Мария была мертва, но и мой отец тоже, она убила его перед тем, как прийти в приют, и вот так я осталась одна. И хотя в конце концов я возненавидела отца, я все еще любила его, но оплакивать его было странно. Это не было похоже ни на горе по матери, ни на горе по Атласу, это было что-то вроде грусти и сожаления.

— Посиди со мной, светлячок, — говорит Атлас, когда я выпускаю Джинкса

— Тебе что-нибудь нужно? Лекарства?

— Только ты, — он осматривает мое тело, и я возбуждаюсь от одного только взгляда. — Я хочу рассказать тебе одну историю.

— Историю?

— О моем брате.

— О, — я сажусь рядом с ним. — Нам не обязательно говорить об этом.

— Нет, обязательно, светлячок. Мы хотим будущего, поэтому ты должна знать.

— Это не заставит меня передумать, — говорю я ему.