отказаться здесь от дальнейшего толкования этого сновидения, так как к сообщению его меня побудило лишь желание показать на примере взаимоотношение сновидения и вызвавшего его переживания предыдущего дня. До тех пор как я знал лишь явное содержание этого сновидения, сновидение было связано, по-видимому, лишь с одним впечатлением; после же анализа нашелся и другой его источник в другом переживании того же дня. Первое впечатление, с которым связано сновидение, играет второстепенную роль. Я вижу в витрине книгу, читаю ее заглавие, но содержание ее едва ли интересует меня. Второе же переживание имело высокую психическую ценность. Я почти целый час беседовал с моим другом-офтальмологом, дал ему чрезвычайно важное разъяснение по одному вопросу, в связи с которым в моей памяти всплыло давно забытое воспоминание. Разговор этот был прерван, потому что мы встретили знакомых. В каком же взаимоотношении находятся оба эти впечатления с моим сновидением?

В содержании сновидения я нахожу намек на безразличное впечатление и поэтому могу утверждать, что сновидение преимущественно заключает в свое содержание второстепенные впечатления. В толковании же сновидения все указывает на важные и значительные переживания. Если я определю смысл сновидения по скрытому его содержанию, обнаруженному лишь при помощи анализа, то приду к новому чрезвычайно важному выводу. Разрешается загадка, будто сновидение занимается лишь ничтожными обломками бодрственной жизни; я должен восстать также против утверждения, будто душевная жизнь в бодрственном состоянии не продолжается в сновидении и что сновидение тратит психическую деятельность на ничтожный материал.

Я утверждаю наоборот: то, что занимает нас днем, владеет нашим мышлением и в сновидении, и мы видим во сне лишь такие вещи, которые дали нам днем повод к размышлению.

То же обстоятельство, что мне снится безразличное впечатление, между тем как само сновидение вызвано гораздо более значительным и важным переживанием, объясняется, по всей вероятности, тем, что здесь перед нами снова искажающая деятельность сновидения, которую мы приписали особой психической силе, играющей роль цензуры. Воспоминание о монографии, виденной мной в витрине, имеет лишь то значение, что она играет роль намека на разговор с коллегой, – все равно как в сновидении о неудавшемся ужине мысль о подруге замещается представлением о «копченой лососине». Спрашивается только, при помощи каких посредствующих звеньев представление о монографии связуется с разговором с коллегой: их взаимоотношение довольно туманно. В примере о неудавшемся ужине соотношение более ясно; «копченая лососина» как любимое кушанье подруги, относится непосредственно к кругу впечатлений, вызванных личностью подруги у сновидящей. В нашем новом примере речь идет о двух отдаленных впечатлениях, которые имеют между собой лишь то общее, что они восприняты оба в один и тот же день. Ответ, даваемый на это анализом, гласит следующее: это соотношение обоих впечатлений, не существующее вначале, возникает лишь впоследствии между содержанием первого и содержанием второго. Я упоминал об интересующих вас посредствующих звеньях уже при самом изложении анализа. С представлением о монографии, виденной мною утром, я без всякого влияния извне связал бы лишь ту мысль, что цикламен – любимый цветок моей жены, и разве еще воспоминание о разочаровании, постигшем госпожу П. Не думаю, однако, что этих мыслей было бы достаточно для образования сновидения.

«Не стоит призраку вставать из гроба, чтоб это нам поведать», – читаем мы в «Гамлете» (перевод М. Лозинского). Но неожиданно в анализе я припоминаю о том, что фамилия человека, нарушившего наш разговор, Гертнер и что я заметил цветущий вид его жены; сейчас я вспоминаю еще, что мы в разговоре коснулись одной из моих пациенток, носящей красивое имя Флора. Не подлежит никакому сомнению, что я при помощи этих посредствующих звеньев, относящихся к ботаническому кругу представлений, связал оба переживания дня, безразличное и значительное. К этому присоединяется и другое взаимоотношение – представление о кокаине, которое, несомненно, связывает мысль о д-ре Кенигштейне и о ботанической монографии, написанной мною, и соединяет воедино оба круга представлений, потому что один элемент первого переживания может стать теперь средством намека на второе.

Я готов к тому, что это объяснение будет названо произвольным или даже искусственным. Что было бы, если бы к нам не подошел проф. Гертнер со своей цветущей супругой и если бы мою пациентку звали не Флорой, а Анной? Ответить на это нетрудно. Если бы не было этих посредствующих звеньев, то сновидение избрало бы другие. Такого рода взаимоотношения создать очень легко, как это доказывают шуточные вопросы и загадки, которыми мы часто забавляемся. Сфера остроумия безгранична. Я иду дальше: если бы между обоими впечатлениями дня не было достаточно посредствующих звеньев, то и сновидение вылилось бы в другую форму: другие безразличные впечатления дня, которых всегда бывает целое множество и которые мы всегда забываем, заняли бы в сновидении место «монографии», соединились бы с содержанием разговора и заступили бы его место в сновидении. Так как ни одно другое впечатление не разделило участи «монографии», то она была, по-видимому, наиболее подходящей для сновидения. Не следует удивляться подобно Иванушке-дурачку у Лессинга тому, «что большая часть денег на этом свете принадлежит богатым».

Психологический процесс, посредством которого, по нашему мнению, безразличное впечатление связуется с психически ценным и как бы покрывает его, должен казаться нам все же довольно странным и непонятным. Впоследствии мы постараемся разъяснить особенности этой, по-видимому, нелогичной операции. Здесь же нас интересует лишь результат процесса, к допущению которого нас побуждают многочисленные, постоянно повторяющиеся наблюдения и анализы сновидений. Процесс же этот похож на то, будто совершается смещение, – мы скажем, психического акцента – при помощи вышеупомянутых звеньев: слабо заряженные вначале интенсивностью представления благодаря заряжению их со стороны первоначально более интенсивных достигают силы, которая дает им возможность получить доступ в сознание. Эти передвигания отнюдь не удивляют нас, когда речь идет о смещении аффектов или же вообще о моторных действиях. Нас нисколько не удивляет, например, когда старая дева обращает свое нежное чувство на животных, когда старый холостяк становится страстным коллекционером, когда солдат кровью своею защищает кусок пестрой материи, называемой знаменем, или когда Отелло приходит в ярость при виде найденного носового платка, – все это примеры психического смещения. То, что, однако, тем же путем и по тем же законам решается вопрос, что имеет право дойти до нашего сознания и что должно оставаться за его пределами, – это производит на нас впечатление чего-то болезненного: в бодрственной жизни мы назвали бы это ошибкой мышления. Скажем же, что, как мы увидим впоследствии, психический процесс, проявляющийся в смещении, представляет собой хотя и не болезненное явление, но все же отклоняется от нормальной душевной деятельности, будучи