подаю, – произнесла Анна, с трудом отвлекаясь от собственных мыслей.

– Только мне особо подали, – сказал Фома Фомич. – Ладонью вверх.

– Я нечаянно, Фома Фомич. Говорила с Алёшей, а он…

– И я вас в ладонь поцеловал… Всё время об этом думаю.

Анна непонимающе поглядела на него.

– И что теперь?

– Теперь, Анна Николаевна, сердца вашего прошу, – произнёс Донников.

Анна смутилась.

– Я хром, – торопливо продолжал Фома Фомич. – И должность моя не так велика, но…

– Это был всего лишь флирт, Фома Фомич, – перебила Анна.

– А прошлой осенью вы мне яблоко дали. Помните, как вы мне яблоко…

– Ах, оставьте, – сказала Анна.

Донников хрипел, цеплялся пальцами за лицо Бошняка. Он уже готов был умереть, но не представлял, как это возможно.

Он вспомнил, что в кабинете на подоконнике оставил для Ряшки сахарную кость и что, если сейчас всё кончится, она так и пролежит там всю осень.

Тёмная тень накрыла обоих.

Фролка встал на колени над Фомой Фомичом, крепко прижал к земле его руки.

Такой туман в Тригорском случался под конец лета. Он нёс в себе разом всю российскую печаль и глухую задумчивость. Предвещал далёкое дыхание зимы, камины, сани, ленивые балы в Новоржеве, заезжий театр, пахнущие табаком ночи.

Сквозь сырую вату воздуха пробивались робкие звуки музыки и блеск фонарей.

Из тумана с лаем выскочила борзая Ряшка.

– Ряшка! Ряшка, бестия, ну-ка вернись! – глухой голос Прасковьи Александровны не имел над Ряшкой власти. Собака исчезла в тумане.

По аллее среди толстых вековых лип брели Хуалар и Турумбар. Хуалар легко ударил деревянным мечом в бубен Турумбара. Тот поморщился и переложил бубен в другую руку.

– Костюмы у нас престранные, – сказал Хуалар. – И почему он нас так назвал?

Позади в тумане послышался глухой стук копыт.

– Потому что он про нас забыл, а вспомнил, когда имена и сюжеты кончились, – с усмешкой произнёс Турумбар.

– Но он же нам реплики написал. Где-то она… – Хуалар неуклюже достал из рукава записку.

– Полноте, в них какая-то чушь, – сказал Турумбар. – Я свою сразу выкинул.

Хуалар развернул бумажку, прочитал:

– «Мать честная». Да уж. Не ахти какой монолог.

– Монолог не монолог, но в таком-то виде ни к одной даме не подступишься, – сказал Хуалар.

– Даме… – передразнил Турумбар. – Мне бы по нужде как-нибудь разобраться.

– С другой стороны, – продолжал рассуждать Хуалар, – можно сказать, что мы здесь главные персонажи.

Стук копыт нарастал.

– Отчего же?

– А оттого, что в действии участия мы не принимаем, – Хуалар взмахнул мечом. – Действие – удел людской, а наше безделье сродни высшим силам.

В тумане загорелись два оранжевых круга. Хуалар и Турумбар повернули на звук свои диковинные головы. Копыта стучали, скрипели рессоры, гремело, глухо перекатывалось железо. Свет становился всё ярче. Из тумана разом возникла огромная чёрная карета, налетела, сверкнув стёклами дорожных фонарей. Хуалар и Турумбар еле успели отскочить на обочину. На окнах кареты блестели решётки, за ними мелькнуло серое лицо. Следом неслись чёрные тени всадников.

Хуалар оступился, упал.

– Мать честная, – испуганно пробормотал Турумбар.

Карету подбросило на ухабе. Чтобы не упасть, Бошняк ухватился за прутья решётки.

За тюремным окном кто-то взмахнул бледной рукой, скользнул газовый шарф. Мелькнули маски – белая, потом красная. В прорезях блестели любопытные глаза.

Впереди проявилась пёстрая от фонариков поляна. Маски гуляли по разноцветной траве.

– Стой, – приказал Бошняк.

Блинков загнал повозку в темноту, под деревья. Спешились калмыки, с опаской поглядели на блуждающие вдали фигуры.

На цыпочках меж гостей крался вальс. В дальней беседке дирижёр бережно взмахивал палочкой, будто пытался настроить толпу, расставить всех по местам.

Бошняк спустился на землю. Не успел он сделать и нескольких шагов, как перед ним в призрачном воздухе появились две дамы, одетые райскими птицами. Каждая держала в руке по большому вееру из разноцветных перьев – словно у них на двоих было только два крыла.

Первая птица тихо проговорила, обращаясь ко второй:

– Ах, как чудесно, Оленька, тюрьма.

– Простите великодушно, – сказал Бошняк. – Я ищу…

– Т-с-с… – первая птица приложила палец к губам, заглянула в бумажку.

– По правилу маскарада – только шёпот, – сказала вторая. – Чтобы раньше времени не разбудить её…

– Кого же? – тише спросил Бошняк.

– Царицу ночи, – шепнула первая.

– Так называется цветок, – перебила вторая, – который распустится сегодня и лишь на одну ночь.

– Ой, – фальшиво спохватилась первая птица.

– Что? – недовольно проговорила вторая.

– Он без костюма, – сказала первая. – Мы не должны с ним просто так говорить.

– А ведь правда, – сказала вторая. – Ещё один…

Птицы разом прыснули, оттого что записанные на бумажках реплики снова пришлись кстати. Перья на их плечах задрожали, стряхивая с себя провинциальную скуку.

Вторая птица, заметив непонимающий взгляд Бошняка, с усмешкой проговорила:

– Вы не в маскарадном костюме. Стало быть – злодей.

В глазах первой птицы запрыгали бесенята.

– А знаешь, как расколдовать злодея? – спросила она подругу.

– Тут же написано, – махнула бумажкой вторая.

– Нет, – сказала первая. – Надо для начала его поцеловать.

Птицы с улыбкой поцеловали Бошняка в обе щеки и собрались уже исчезнуть.

– Что же написано? – спросил Бошняк.

– А, – сказала вторая.

– Да, – сказала первая.

Вторая поднесла записку к глазам:

– Pour être délivré de vos fautes, vous devez convaincre de votre droiture celui qui a toujours raison contre nous, accepter la Mort, comprendre son essence et, avant tout, trouver la Reine de la nuit[62].

– C’est tout[63]? – спросил Бошняк.

Птицы разом кивнули и уже собрались улететь.

– И последний вопрос, – остановил их Бошняк. – Почему вы сказали: «Ещё один»?

– О, это очень просто, – сказала первая.

– Всегда найдётся тот, кто пришёл на маскарад без костюма, – перебила вторая.

– Мы всем злодеям это говорим, – добавила первая.

– Но не всех целуем… – закончила вторая.

Подруги захихикали, как, по их мнению, хихикают настоящие однокрылые райские птицы, задрожали перьями и исчезли.

Дирижёр сильнее взмахнул палочкой. Оркестр заиграл громче. Послышался странный нарастающий шорох, на дорогу наползла крылатая тень, пролетела над каретой. Бадмаев вскинул ружьё, но выстрелить не успел. Что-то тяжело рухнуло на границе света в придорожные кусты. Конец оборвавшейся верёвки хлестнул землю. Из кустов, ломая ветки, выбрался человек в костюме ангела, со скомканным от падения крылом.

– Чёрт знает что такое, – выругался он, зажимая подбитый глаз.

Над толпой пронеслось:

– Циркачи!.. Циркачи!..

На краю поляны факир проглотил огонь, схватился за живот, скрылся в кустах.

Крики. Лай. Завывание. Сквозь толпу, размахивая рогатинами и бесцеремонно расталкивая присутствующих, побежали черти. Они кувыркались, ходили на руках, подбрасывали друг друга в небо, пытались зацепиться за облака и падали вниз, без всякого стыда показывая публике свои сделанные из пакли хвосты.

Увидев Бошняка, черти остановились. Один оказался к нему ближе всех. Он тяжело дышал и, казалось, был самым неповоротливым и старым среди своих товарищей. Рогатина чёрта упёрлась Бошняку в горло.

Чёрт придвинулся. От него пахло костром, потом, мокрой овечьей шерстью.

– Неужто тоже спасения ищешь, Александр Карлович? – спросил чёрт и, не дожидаясь ответа, раздвинул рогатиной толпу, исчез.

Маски с любопытством глядели на Бошняка, расступались перед ним. Никто не хотел оказаться у него на пути. Прикрывшая лицо газовым шлейфом русалка со старыми иссохшими грудями. Свинья на тонких человеческих ногах. Безголовый в