– Я очень рада, что он держится от меня подальше, и не важно, по какой причине.

Но, вспоминая его с Хуаном в той спальне, я не могла не задумываться. С обычным своим легкомыслием Джулия любила поболтать о ватиканских скандалах и с удовольствием рассказывала истории о кардиналах, застигнутых in flagrante delicto[50] c мальчиками-прислужниками. У мужчин и в самом деле странные аппетиты. Может быть, Джованни из их числа? Может быть, он не способен иметь дела с женщиной, если с ним нет другого мужчины? Я содрогнулась при этой мысли, но она объясняла увиденное мной в тот раз. Однако поделиться своими подозрениями с Пантализеей я не могла. Пусть она себе исходит из очевидного, будто я получила обычный, хотя и не слишком приятный супружеский опыт. Но я-то знала: со мной не произошло ничего такого, что должно случиться с женой.

– Вероятно, у него есть любовница, – заметила я. – Такое нередко бывает у мужей, ведь правда?

– А у вас есть какие-нибудь свидетельства? – В ее широко раскрытых глазах читалось негодование.

– Нет. Но тем не менее любовница у него может быть.

Мне пришлось отвести взгляд, чтобы спрятать горькое недоумение. Я не думала, что у него есть любовница, и молилась, чтобы причины его сдержанности не кончались подольше. Потому что, если он снова предъявит права на меня, мне будет некуда деваться. Я боялась этого. Пустота, иногда прерываемая картинными торжествами и отвратительными делами в спальне, – так мне представлялась будущая жизнь. И дети: я должна понести от него. Упаси меня Господь от этого!

– У моей госпожи все еще… – сказала Пантализея.

Мы так долго скрывали мои месячные, что продолжали говорить об этом вполголоса, словно о вечной тайне.

– Почему ты спрашиваешь? – Я изобразила любопытство, чтобы скрыть внезапно овладевшую мной панику.

У меня случались кровотечения и после, но я не знала, то ли это месячные, то ли следствие его жестокости.

– Потому что женщины могут понести, если луна во второй фазе и…

Ее прервал стук в дверь. На пороге появилась Лукка, моя старшая горничная.

– Синьора, простите меня, но за воротами какой-то незнакомец.

– Незнакомец? – Я отложила вышивку. – А ворота заперты?

– Да, моя госпожа. Мы всегда их запираем с наступлением сумерек, как вы приказывали.

– Тогда гоните его прочь. Может быть, он шпион, который хочет убедиться, что я никуда не делась.

Именно этого я больше всего и боялась. Хотя я и была герцогиней Пезаро, женой одного из Сфорца, но если мои отец и брат в плену у французов, кто-нибудь мог пожелать пленить и меня ради выкупа.

– Постой! Ты знаешь, кто это? – спросила я.

Все же маловероятно, что кто-то попробует похитить меня в одиночку, без поддержки вооруженного отряда.

– Нет, моя госпожа, но вид у него такой, будто он проделал долгий путь. Он сидит там на лошади.

Неужели это наконец курьер? С надеждой и боязнью я накинула мантию, надела перчатки и с моими дамами поспешила во двор. Над нами нависало черное небо, в холодном воздухе кружились снежинки. Приказывая отпереть скрытую дверь в больших створках, я видела пар от собственного дыхания. Здоровенный пес, который сидел у ворот круглый год, рвался с цепи. Привратник, одноглазый ветеран, пострадавший в какой-то давней битве, держал собаку за ошейник, готовый спустить ее в любой момент. Когда дверь распахнулась, я поняла: какие бы вести ни привез этот человек, меня, как Борджиа, они порадуют.

Всадник мешком сидел на коне, у которого выпирали все его ребра. Ни лошадь, ни человек на ней не шевелились, словно нарисованные на заднике ночи. Я двинулась было навстречу, но Пантализея удержала меня. Лукка побежала вперед. У коня и всадника был такой вид, будто они вот-вот рухнут наземь. Тем не менее мы совершенно не подготовились к встрече. Окажись здесь французский разведчик, его некому было встретить, кроме Лукки и пса.

Лукка подошла к нему на два шага, но незнакомец уже свалился с лошади и с глухим стуком упал на землю. Вырвавшись из рук Пантализеи, я поспешила туда, где Лукка склонилась над упавшим, протянула руку к шарфу, которым было обмотано его лицо. Просто одетый – в грубом кожаном колете, шерстяных рейтузах, туфлях на беличьем меху, – он лежал под плащом из бычьей кожи, раскидав руки и ноги. На руках обрезанные перчатки, кончики пальцев посинели от холода.

– Он умирает! – воскликнула я. – Его нужно немедленно занести внутрь…

И тут слова застряли у меня в горле. Лукка развернула шарф, и я увидела тонкие черты мертвенно-бледного лица, точеного, как на иконе, густую золотисто-рыжую бороду, похожую на ржавчину, и полузакрытые веки и глаза, которые, казалось, видели, но не узнавали меня.

Я присела рядом с ним, взяла его за руку, прошептала:

– Чезаре…

Он проспал целую ночь и целый день. А когда наконец проснулся, в комнату через окно на его подушку падали солнечные лучи; выбеленные простыни были лишь чуть белее его кожи.

Он вздрогнул. С моей табуретки у кровати я протянула руку и прикоснулась к его пальцам, с облегчением почувствовала тепло его тела.

– Тебе нечего бояться, – успокоила я его. – Ты в безопасности.

Его зеленые глаза расширились. Они очень живописно смотрелись на бледном лице, словно осколки изумрудов на гипсовой маске.

– Лючия, – произнес он едва слышным голосом. – Как долго я…

– Ты появился две ночи назад. А сейчас середина дня.

Я взяла бутылку с прикроватного столика, налила в чашку немного густой белой жидкости. Когда я наклонилась над ним, чтобы поднести чашку к его губам, он схватил меня за запястье. Несмотря на его очевидную хрупкость, он все еще был удивительно силен.

– Что это?

– Очищенный молочный чертополох[51] с медом и мятой. – Я встретила его подозрительный взгляд. – Пантализея сама его заваривает. Это средство против горячки и усталости. Выпей.

Пригубив горького отвара, Чезаре закашлялся. Я отерла его рот, потрескавшиеся губы, и он слабо улыбнулся мне:

– Отвратительно, как яд. Ты должна дать немного Джованни. – (Я замерла.) – Что такое? В чем дело? – просипел он.

Он слишком хорошо знал меня. Даже теперь, чуть живой, он почувствовал мое замешательство.

– Ничего. – Я поставила чашку и выдавила улыбку, вспоминая его письмо. – Вопросы должна задавать я. Ты появляешься ночью без предупреждения, отказываешься назвать свое имя, а потом без сознания падаешь с лошади. – У меня перехватило горло. – Я думала, что потеряла тебя.