– Так-таки этими словами и заканчивается дневник? – упавшим голосом спросил Айр-Незим.

– Этими словами и заканчивается, – с иронией подтвердил чиновник.

– Так вот, – продолжал Нан, – я в великом затруднении. С одной стороны, я обязан передать эту рукопись советнику Нараю. Но советник Нарай совершенно не умеет ценить литературы. Если я передам ему эту рукопись, он, пожалуй, решит, что перед ним не роман, а дневник, тем более, что сочинитель выводит в качестве действующих лиц исключительно реальных людей! Он воспользуется случаем обвинить осуйцев в преступлениях против империи, а самого Айр-Незима – в убийстве Ахсая! Причем Нараю будет совершенно неважно, убил Айр-Незим Ахсая или нет – важно, что его можно обвинить в этом убийстве!

Консул Айр-Незим опустил глаза и стал глядеть на жареный пирог с дроздами, и почему-то ему представилось, что вместо дроздов в пироге запечена его собственная голова.

– С другой стороны, – продолжал Нан, – если все это не более как литературное произведение, я вовсе не обязан показывать его Нараю.

– Гм, – сказал Айр-Незим, – я думаю, что это литературное произведение. Этот купец не следил за Ахсаем и не убивал его, и бухгалтерской этой книги на свете нет. Совершенно воспаленное воображение.

Нан молча глядел на траурную красную шапку Айр-Незима.

– Значит, литературное произведение? – спросил чиновник, и в глазах его засверкали веселые чертики. – Так что же мне с ним делать? Предложить, что ли, издателю?

– Гм, – сказал Айр-Незим, – у одного моего друга есть маленькая печатня для благочестивых календарей и скверных картинок. Я бы очень хотел купить у вас эту рукопись за пять тысяч ишевиков.

Молодой судья только улыбнулся.

– За десять тысяч, – сказал Айр-Незим.

Молодой судья улыбнулся еще невинней.

– За двадцать, – сказал Айр-Незим, – черт побери, за двадцать тысяч мне бы ее продал сам автор!

Нан едва заметно покачал головой:

– Мне бы не хотелось оказаться на листах той бухгалтерской книги, о которой упоминал покойник, господин консул. И, как справедливо замечено, большие деньги ведут к большой погибели. Мне не нужны деньги.

– Чего же вам нужно? – изумился Айр-Незим, который из своих предыдущих встреч с Наном вынес твердое убеждение, что Нану нужны именно деньги, и обязательно большие деньги, и чем больше – тем лучше.

– Имена людей, которые следили за Ахсаем.

– Никто, – сказал Айр-Незим, – за Ахсаем не следил. У страха глаза велики.

– Имена людей, которые следили за Ахсаем и знали, что он будет в «Красной Тыкве».

– Господин Нан, – сказал Айр-Незим, – это бескорыстие ввергнет вас в еще большие беды.

Нан выразительно молчал.

– Я не собираюсь делать никаких порочащих меня признаний.

Молодой судья встал, и бронзовые колечки на его шапке звякнули, словно колокольчик, в который звонят перед пытками. Золотые драконы на обшлагах ожили в свете свечей и вспыхнули красным и пурпурным. Чиновник улыбнулся, и белые его ровные зубы напомнили Айр-Незиму формой топор палача.

– Хорошо, – сказал Нан. – Советник Нарай докладывает сейчас государю; туда же зван господин Андарз. Я увижусь с советником утром. Если к этому времени вы не пришлете мне записку с объяснением о том, кого вы поставили следить за Ахсаем, я передам дневник покойника Нараю.

У ворот осуйского квартала молодого судью нагнал его собственный стражник:

– Господин Нан! – зашептал он, – я следил за домом того негодяя алхимика, как вы велели, учитывал входящих и исходящих, и знаете, кого я там увидел?

– Шан’гара, – сказал Нан.

– А вот и не Шан’гара, а господина Иммани! – кто бы мог подумать, что Иммани тоже занимается алхимией!

* * *

Сразу после ухода молодого судьи осуйский консул отправился во дворец Андарза. Императорский наставник, в придворном платье, запачканном кровью, и с замотанной шелком рукой, встретил его в малом дворе.

– Вы с ума сошли! – напустился он на консула. – Нам нельзя видеться! Слышали ли вы, что произошло у государя?

– Нет.

Андарз рассказал ему о сцене во дворце.

– А указ? – вскричал Айр-Незим, – указ подписан?

– Не думаю, – сказал Андарз.

Айр-Незим то краснел, то бледнел. Он и не представлял, что дело зашло так далеко. Один несомненный факт представился ему совершенно ясно. Если бы Нан хотя бы отдаленно обвинил его, осуйского консула, в уголовном убийстве, государь наверняка подписал бы указ о запрете торговли с Осуей.

Айр-Незим сглотнул и сказал:

– Господин Андарз! Два часа назад ко мне приходил этот чиновник, Нан, и обвинил меня в том, что торговец Ахсай был убит по моему приказанию. Он вел себя очень любезно, но требовал сказать ему, откуда я знал о том, что этот чиновник ужинает в «Красной Тыкве». Я побоялся сказать ему правду, не посоветовавшись с вами. Дело в том, что о местопребывании Ахсая меня предупредил письменно ваш сын, господин Астак.

И Айр-Незим подал Андарзу скомканную бумажку.

* * *

Молодой господин Астак лежал в своей спальне на пушистом ковре и смотрел на черного жука, спешащего по «Книге наставлений». Когда встревоженный жук добежал до края страницы, молодой господин щепочкой отпихнул его обратно. Так повторилось еще раз и еще раз. Наконец Астак раздавил жука.

В этот миг снаружи спальни послышались шаги, дверь распахнулась, и в спальню вбежал Андарз. На нем по-прежнему был опаловый кафтан императорского наставника, отороченный золотыми узорами и яшмовыми пластинами с изображениями птиц и зверей, и синий шелковый плащ с круглым воротом. Правая рука Андарза была замотана шелковой лентой.

Андарз сунул клочок бумажки, бывший у него в руках, под нос сыну и сказал:

– Это ты писал?

– Да.

– Зачем?

Астак усмехнулся.

– Зачем?

– Убивать таких людей, как Ахсай, – сказал Астак, – священный долг каждого честного человека! Если честный чиновник не может сам истребить негодяя, то он должен сделать так, чтоб негодяи истребляли друг друга.

– Тебе никто не сказал, что красть чужие письма – нехорошо?

– Это лучше, – сказал Астак, – чем кормить павлинов человечьим мясом.

Юноша, видимо, наслаждался собой.

– Где письмо? – заорал Андарз.

– У советника Нарая, – сказал Астак.

Васильковые глаза Андарза от гнева разлетелись в разные стороны.

– Почему ты это сделал?

Юноша улыбнулся. В этот момент он очень походил на свою убитую мать, – та же мертвенно-белая кожа и приподнятые кверху уголки бровей.