— Как нам спасти его? Что мы можем сделать? — спросила Накшидиль, обхватывая себя руками.

— Он достаточно умен и знает, что пользуется популярностью у многих людей. Он хороший человек. Когда ему объявили, что он низложен и Мустафа станет султаном, он лишь ответил: «Да умножит Бог дни его жизни». Селиму разрешат жить в Клетке вместе с Махмудом.

— Слава богу. Если Махмуд и Селим вне опасности, мне станет легче дышать.

Я уставился в пол.

— Что случилось?

— Накшидиль, мне не хотелось говорить вам об этом. Но вы же знаете, что после того, как Мустафа взойдет на трон, Айша станет валиде-султана. Завтра она вернется из Старого дворца, но уже издала приказ. Мне жаль, но вас отправляют во Дворец слез.

Мне ничего не оставалось делать, как уложить вещи Накшидиль. За последние годы ей выдали лишь несколько новых нарядов, а старые со временем износились. У нее еще осталось немного драгоценностей. Я осторожно завернул их в ткани, стараясь не повредить камни. Накшидиль наблюдала за мной, пока я любовно держал в руке нитку изумрудов.

— Тюльпан, они твои, — сказала она.

— Что вы хотите сказать?

— Я хочу, чтобы ты взял их. В Старом дворце они мне не понадобятся.

— Но ведь они стоят целое состояние.

— Это мой подарок. Ты много лет был так добр ко мне.

— Вы уже делали мне подарки, — возражал я, — жемчужину, пояс, кольцо с рубином.

— Ты мне дал больше, чем они стоят, — сказала она. — Ты даже представить не можешь, как много это для меня значит.

Я улыбнулся.

— А я благодарен вам за дружбу, — ответил я.

— Ах, — вздохнула она, — я поняла, что настоящая дружба в этом дворце встречается столь же редко, что и бабочка в декабре. Тюльпан, я знала, что могу тебе доверять, даже если я не желала слышать, что ты говорил. Теперь, перед отъездом, мне хочется, чтобы это осталось тебе в память обо мне.

Я прикусил губу, чтобы сдержать слезы. Никто мне никогда не делал таких подарков.

— Я уверен, что вы очень скоро вернетесь в Топкапу, — сказал я. — Эти изумруды будут ждать вас.

Накшидиль положила ладонь мне на руку.

— Древняя пословица верна: «Ты сохранишь то, что отдаешь». Я подарила тебе эти изумруды, но сохраню гораздо больше. Да, мы скоро увидимся, иншалла[83].

Мы обнялись, и я почувствовал, как она дрожит. Но мы смогли увидеться раньше, чем я думал. На следующий день я получил известие, что меня тоже отсылают в Старый дворец.

Нам с Накшидиль приказали отправиться вместе во Дворец слез. Мы вошли в экипаж у Топкапы как раз в тот момент, когда процессия в честь новой валиде-султана появилась на территории дворца. Мне было больно видеть, как Айша, разодетая в атлас и увешанная драгоценностями, въезжает на императорской карете.

— Только подумай, эта женщина теперь стала валиде-султана! — воскликнула Накшидиль. — Даже страшно представить, что будет!

— А Нарцисс теперь главный чернокожий евнух, — простонал я, когда мимо нас прошел этот отвратительный, одетый в тюрбан и мантию кизляр агаси.

— Бедный Махмуд. Бедный Селим, — причитала Накшидиль. — Кто знает, что с ними станется? Я молюсь за них обоих. Да поможет Бог всем нам.

Мы выехали за ворота Топкапы, попрощались с мечетью Айя-София и с грохотом проехали по мостовой мимо Голубой мечети и базара. На площади, где Селим устраивал празднества в честь ритуала обрезания, Накшидиль вспомнила радостное для Махмуда время.

— Минуло уже тринадцать лет. С тех пор утекло так много воды, — произнесла она. — Кажется, что пролетела целая жизнь.

Прошел час, пока мы достигли третьего холма и Старого Дворца. Когда мы подъезжали к высоким стенам, мне вдруг стало жаль всего, что мы оставили позади, и тревожно за то, что нам предстоит испытать.

— Я всегда останусь вашим должником, — сказал я Накшидиль.

— Ах, Тюльпан, не преувеличивай. Это всего лишь ожерелье.

— Я говорю не про ожерелье. Если бы не вы, меня могли отправить в это место еще двадцать лет назад. Если бы вы не упросили главного чернокожего евнуха, чтобы он позволил мне остаться в Топкапе, я бы все это время жил в Старом дворце.

— Мне даже страшно подумать, как бы я провела эти годы без тебя, — сказала она.

По велению главной управительницы Старого дворца Накшидиль выделили небольшую комнатку, а я получил угол еще меньших размеров. Вместо ковров тонкой работы и диванов с подушками, к каким мы привыкли в Топкапе, здесь нас ждали голые стены, с которых слезала краска, деревянные полы, треснувшие от времени, и комковатые матрасы, покрывавшие сломанные диваны. Если стенам, полам и мебели требовался срочный ремонт, то угрюмым обитателям этого места не хватало любви. Девственницы с печальными ликами, которым так никогда и не удалось познать мужчину, жены и наложницы усопших султанов, увядшие темнокожие рабыни, озлобленные евнухи сновали по коридорам, точно призраки.

Почти все обитатели были больны. У одних дергались глаза, дрожали губы, тряслись руки; у других урчали желудки, болели спины, руки и ноги третьих покрывали болячки. С наступлением зимы в комнатах дворца становилось холодно и сыро, поскольку на всех не хватало жаровен, а ночью слышался страшный кашель больных туберкулезом или воспалением легких. При режущем глаза дневном свете мы видели, как их исхудавшие тела уносят на носилках. От этих когда-то красивых людей остались одни скелеты.

Наш рацион ограничивался йогуртом, пловом и хлебом. Я думал о днях, проведенных вместе с Накшидиль у жаровни, когда мы медленно жевали пищу, шептались о новом султане Мустафе и вспоминали тот роковой день, когда свергли Селима.

— Только подумать, почти всех его умных советников убили, — сказала Накшидиль вскоре после нашего прибытия сюда, — а Селима и Махмуда не тронули. Хвала Господу. Это похоже на чудо.

— Верно, — добавил я. — Единственным уцелевшим реформатором оказался Алемдар, и лишь потому, что находился вдали от столицы.

Мустафа едва успел воцариться на троне, как пошли слухи, что он отменил все реформы, начатые Селимом. Армию нового порядка распустили, новую систему налогообложения отменили, земли, отнятые у богачей, вернули прежним владельцам, янычарам больше не мешали заниматься порочными делами и кумовством.

Радовали лишь слухи о том, что общественность испытывает неприязнь к новому султану. Мустафа даже не пытался договориться с русскими о снятии блокады на Балканах, чтобы обеспечить ввоз зерна, и город страдал от острой нехватки продовольствия. Однажды, когда султан ехал к мечети, а за ним следовала валиде-султана Айша, путь ему преградила толпа разъяренных женщин, возмущенных высокой ценой на хлеб.