К тому же я прислуживал Накшидиль, а также женам султана. Их теперь было шестеро, и они посылали меня то туда, то сюда: купить ткани у киры, когда та придет в Топкапу, приобрести безделушки на Большом базаре или мази на рынке пряностей. И всем им нужна была одна вещь — тайное зелье, которое поможет забеременеть. «Спроси, поможет ли это, — шептала одна, называя какое-то средство, о котором услышала. — Узнай, что у них есть, — просила другая, — должны же эти неверные чем-то пользоваться».

Я шел по узким дорожкам Большого базара, пробиваясь сквозь толпы нетерпеливых покупателей, и понимал, что найду здесь мало подходящего для дворца, хотя тысячи лавок торговали всем, включая доспехи, книги, ковры, шелка, тюрбаны и драгоценности. С годами я подружился с некоторыми торговцами Старого Бедестана[77], и стоило мне только войти под своды залов, где лежали самые лучшие товары, как меня встречали почтительными поклонами. Тот, кто делает закупки для гарема, считается важным человеком. Я останавливался то тут, то там, выпивал чашку кофе, прислушивался к сплетням и начинал торговаться за числившийся в моем списке товар.

После этого я направлялся к торговым рядам, прохаживался мимо тысяч ярких мешков, наполненных до краев пряностями и травами: гашишем, хной, гиацинтом, тмином, сандаловым деревом, корицей, льняными семенами, мятой, белым маком, опиумом, амброй, имбирем, мускатным орехом и тысячелистником. Снова вернувшись в излюбленные лавки, я пил кофе, обдумывал услышанные новости и, все еще помня мольбы девушки, покупал новейший эликсир. Но все тщетно: известий о наследниках султана не приходило.

Даже Накшидиль отправила меня на базар, но с совершенно другой просьбой.

— Я хорошо припрятала свои книги, но очень боюсь, как бы Мухаммед Раким не обнаружил их и не подверг меня наказанию, — сказала она. — Мне жаль с ними расставаться, но посмотри, что можно за них получить. Вырученные деньги совсем не помешают.

Спрос на французские книги упал. Все, что было связано с Францией, вызывало косые взгляды. Однако я делал, что мог, уламывая торговцев, будто те были юными девственницами, и потихоньку продал почти все ее книги. Осталась всего одна или две. Одним зимним днем я вернулся с базара и зашел к Накшидиль.

— По ту сторону реки, в Пере, царит большое оживление, — сообщил я.

— С чем это связано? — спросила она.

— Видите ли, для нас пока все еще идет тысяча двести четырнадцатый год. Однако для неверных старый век истек и начался новый.

— Боже мой, — сказала она. — Неужели уже наступил тысяча восьмисотый год? Тюльпан, это означает, что я здесь провела уже двенадцать лет.

— А я здесь уже двадцать пять.

* * *

В декабре того года, спустя двенадцать месяцев после того, как Накшидиль отправила Хуррем к Махмуду, эта девушка вдруг неожиданно вернулась. Она пришла ближе к вечеру, неся под рукой толстую бочу.

— Пожалуйста, пожалуйста, — прошептала она сразу, как закрылась дверь.

— Что случилось? — нетерпеливо спросила Накшидиль.

Пухленькая Хуррем положила сверток на диван и осторожно развернула его содержимое. В нескольких слоях кашемира был завернут только что родившийся ребенок. Во рту у него был кляп из куска ткани, не позволявший кричать.

— Боже мой, Хуррем, ты с ума сошла? — воскликнула Накшидиль.

— Ах, моя госпожа, я так волнуюсь, — пропищала Хуррем. — Когда я обнаружила, что со мной произошло, я так заволновалась, что захотела всем рассказать об этом.

— Надеюсь, ты об этом никому не сказала, — сказал я.

— Кто-нибудь обратил внимание на твой живот? — спросила Накшидиль.

Я взглянул на пышное тело девушки и уже знал, каков будет ответ.

— Это было нетрудно, — честно призналась она. — Я не очень худая, а много слоев одежды позволили мне скрыть живот.

— И когда ты родила? — начала выяснять Накшидиль.

— Сегодня, рано утром.

— Кто-нибудь знает об этом? — спросил я.

— Вряд ли. Я изо всех сил старалась, чтобы все прошло тихо. Он… он заплакал раз или два до того, как я дала ему грудь.

— Если кто-то заметит ребенка, его задушат, — сказал я. — Тебе придется отказаться от него.

Девушка была так взволнована, что не слушала.

— Только представьте, дочь султана! — произнесла она.

— Он еще не султан и никогда не станет им, если это обнаружится, — сказала Накшидиль. — Махмуда за это могут убить. И тебя тоже.

Хуррем пыталась возразить, но Накшидиль не захотела ее выслушать. Она была права. Риск был слишком велик. Она дала мне знак пройти к ней в спальню. Накшидиль вся напряглась, она стояла опустив плечи и плотно прижав скрещенные руки к груди.

— Тюльпан, что нам делать? — простонала она. — Мы не можем оставить этого ребенка здесь.

— Я думаю, — ответил я, — и, похоже, уже нашел решение. Завтра сюда придет кира Эстер. Хуррем проведет ночь здесь и накормит ребенка, а потом я заверну ребенка в бочу. Дай бог, чтобы он не издал ни звука. Я передам новорожденную Эстер. Она пристроит ее в какую-нибудь семью.

— Ах, Тюльпан, ты всегда найдешь самый лучший выход, — сказала Накшидиль и поцеловала мне руку. — А что будет с этой девушкой? Если она кому-нибудь расскажет об этом, нам всем конец. О лучшем поводе устранить Махмуда Мустафа и мечтать не может. Он расскажет все имамам, а те вызовут палача.

— И вас ждет такая же судьба, поскольку Хуррем была вашей рабыней, — добавил я.

— Мы не должны допустить, чтобы эта девушка… — начала Накшидиль.

Я кивнул и поднял руку, прося ее не продолжать. Я знал, как следует поступить.

На следующее утро я проснулся рано, мне не терпелось поскорее завернуть ребенка и отнести его кире. Я вошел в комнату, где спала Хуррем. Девушка сжалась на полу и плакала.

— Скоро ты забудешь об этом, — сказал я и посмотрел вниз, но увидел лишь свернутое одеяло.

— Я дала ей грудь, я делала все, что могла, — рыдая, говорила Хуррем. — Ее больше нет, — жалобно сказала девушка. — Она умерла.

Я наклонился и развернул кашемировое покрывало. Девочка лежала неподвижно, ее крохотное тельце окаменело, дыхание остановилось. Она не прожила и ночи. У меня голова шла кругом от расстройства. На мгновение я всем сердцем посочувствовал рабыне, ведь она дала жизнь этому существу. А теперь, двадцать четыре часа спустя, ребенок умер. Однако должен признаться, что я почувствовал облегчение. Боги совершили свое дело.

— Моя малышка, моя малышка, — жалобно причитала Хуррем, качая на руках неподвижного ребенка. — Как же это могло случиться?

— Так часто бывает. Жизнь хрупка, — сказал я и пожал плечами. — Только сильные выживают. — Я поднял Хуррем с пола и встряхнул ее. — Не вздумай и слова промолвить об этом ребенке, — предупредил я. — Ты готова поклясться?