Такая возможность была ему предоставлена. Сначала Сильванский заявил, что оказался жертвой хорошо спланированной провокации. Никитенко без особого труда доказал ему неконструктивность такой позиции. Тогда Сильванский принялся всячески выгораживать себя и валить всю вину на Волкова, потом встал в позу Робин-Гуда и начал распинаться о необходимости искоренения наркотической заразы и своей готовности внести посильный вклад в это благородное дело. Никитенко сухо поблагодарил его и заверил, что помощь следствию будет учтена на суде. И тут последовало то, ради чего, собственно, и затевалась вся операция;

Сильванский понизил голос и предложил уважаемому Федору Устиновичу договориться.

После бурной преамбулы, в ходе которой следователь виртуозно бросал Сильванского то в жар, то в холод, вознося из пучины отчаяния и страха к вершинам Надежды и опуская обратно, была названа сумма. Сильванский чуть со стула не упал: эта сумма значительно превышала капиталы его предприятия на сегодняшнее число. Он бухнулся Никитенко в ноги и принялся уверять, что таких денег ему в жизни не собрать. В ответ ему была предъявлена скрупулезная летопись всех деяний фирмы «Лже-Кидяев и Якобы-Волков» за последние два месяца с точным указанием дат, лиц и сумм и очень точно названы величина и местонахождение капиталов в настоящее время. Конечно, эти капиталы до названной суммы не дотягивают, но есть же еще личное имущество: дача, «москвич», однокомнатная квартира и наследственный антиквариат у Сильванского; а у Волкова великолепный трехкомнатный кооператив с богатой обстановкой. Движимое имущество и дачу можно ликвидировать путем прямой продажи (кстати, имеется эксперт, который готов устроить это дело без комиссионных), а квартиры — путем фиктивного обмена на выморочные комнаты в коммуналках (с этим тоже проблем не будет). И пусть Геннадий Афанасьевич, прежде чем вопить, что их грабят до нитки, подумает о единственно возможной альтернативе, при которой имущество все равно будет конфисковано полностью, а жилье окажется куда менее комфортабельным, чем самая задрипанная коммуналка, не говоря уже об удаленности от благ цивилизации.

Геннадий Афанасьевич подумал и печально согласился. Никитенко распорядился пригласить Волкова, которого помощники Никитенко уже основательно подготовили к этой беседе. Но когда Илья услышал, что придется расстаться с квартирой и всем ее содержимым, с ним случилась форменная истерика. Он рыдал, катался по полу и орал, что все это на самом деле принадлежит сестре, что он здесь только хранитель, что у Норы свои виды на квартиру и обстановку. Никитенко был готов и к этому. Он предложил Илье несложный выбор — или гнев мачехи (а ни на что более весомое она будет неспособна, поскольку формально владельцем квартиры является он) и жизнь на свободе, в условиях, в которых живут миллионы честных советских тружеников, или колония усиленного режима (а учитывая особенности личности и состояние здоровья уважаемого Ильи Соломоновича, можно не сомневаться, что он там и месяца не протянет, причем месяц этот будет для него неприятен во всех отношениях). Но и при втором варианте квартира со всем содержимым мачехе не достанется, а будет конфискована в пользу государства. Илья скис и сделался ко всему безучастен.

Никитенко взял с него липовую подписку о невыезде и под присмотром двух сотрудников оставил в уже не принадлежащей ему квартире, где продолжал работать «эксперт», в миру — директор элитарного комиссионного магазина на Невском, добрый знакомый Николая Николаевича. Все обнаруженные при обыске деньги и ценности лежали в большом опечатанном чемодане, помещенном покамест в запертую и тоже опечатанную кладовку. Никитенко и двое других сотрудников выехали вместе с Сильванским на его квартиру, где предстояло забрать остальное.

Через три недели ликвидация предприятия Сильванского и Волкова была завершена, и пришло время делить доходы. Реально эти доходы оказались несколько выше суммы, названной Никитенко Сильванскому, но на заключительном заседании штаба было решено передать этот излишек «экспертам», осуществлявшим распродажу имущества — ведь именно благодаря их профессионализму этот излишек и возник.

Распределение же основного дохода прошло в полном соответствии с давно уже согласованным планом. Таня получила квартиру (тянувшую по «рыночному курсу» на пятьдесят тысяч), пятнадцать тысяч деньгами и кое-какие дорогие безделушки, в том числе и пасхальное яичко работы Фаберже. От остальной обстановки Таня решительно отказалась (многие вещи и вещички ей нравились, но все их перетрогали поганые руки Ильи), и она отошла в распоряжение Переяславлева, который кое-что продал, наварив тысяч тридцать, а кое-что перевез домой — то есть к Аде и в свою двухкомнатную холостяцкую «берлогу», в которой почти не жил, но вел приемы и размещал иногородних гостей и богатых клиентов. Вместо двадцати пяти тысяч Якубу вернули тридцать пять, и теперь он буквально боготворил Таню. Остальное взял Никитенко: ему нужно было расплатиться со своей бригадой и кое с кем наверху и частично компенсировать затраты «пострадавшим», которым отныне предстояло отстегивать уже не самозванцам, а реальным властям под реальные гарантии и не с потолка, а по взаимно согласованному тарифу. В целом это очень устраивало обе стороны.

Дэшку-Качуру, стукача Сильванского, прирезали в темном парадняке возле Апрашки. Убийц не нашли.

Через день после получения ордера на новое жилье Илья Волков напился до бесчувствия и поплелся в таком виде в мастерскую к знакомому художнику, но на пятом этаже свалился в лестничный проем и разбился насмерть.

Сильванский исчез из города.

Цены на порцию любого зелья — от анаши до самых экзотических синтетиков — резко подскочили, как и число уголовных дел, связанных с наркотиками. Но на девяносто процентов на скамью подсудимых попадали рядовые наркоманы, на девять мелкие толкачи, и лишь на один — относительно серьезные персонажи, красиво сданные конкурентами. Время от времени различные органы — угрозыск, КГБ, транспортная милиция, таможня — перехватывали крупные партии, которые всякий раз оказывались как бы бесхозными. Рассыпалось несколько мелких группировок. Все это давало основание гордо рапортовать в центр, что «в этой сфере у нас наведен порядок».

И действительно, в каком-то смысле порядок был наведен: наркомафия получила в городе надежную крышу. Серый обыватель разницы не почувствовал. Людям, Тане небезразличным, жить стало лучше и веселей. Сама она сумела несколько упорядочить грядущее, заработав дом и приданое, достойные ее. Не то чтобы она придавала комфорту или деньгам особое значение, но без них было довольно сыро.

Покоя не давала только Ада. Не то не верила самой Татьяне, не то в ее счастье.

Мать последнее время с сомнением сравнивала жениха и невесту.

— Такие вы разные, — качала она головой и собирала новое постельное белье, полотенца, прочее барахло, откладывая в аккуратные стопки на приданое дочери.

Таня отчасти понимала тревоги Ады, ее тайный страх, вызванный, скорее всего, собственной женской долей. Разубеждать мать Татьяна не стремилась и не торопилась говорить о добытой ею квартире, в доведение которой до ума вложила уйму денег. Еще предстояло нарисовать матери аргументированную версию ее приобретения. Это было нужно для Павла. Таню удивляло его безоговорочное доверие. И все же тонкая душа чувствительна ко лжи. Значит, лжи быть не должно.