Собачьи глаза обшаривают рабочую палубу. Джиско рассматривает краны и лебедки и провожает взглядом уплывающую сеть. Я телепатически улавливаю какое-то его настроение, с которым раньше не сталкивался. Это кипучий гнев, но в нем нет ничего личного, он не направлен ни на меня, ни на Ронана.

Старпом завершает отсчет и кричит:

— Десять! Открыть щиты!

Громадные ворота выскакивают из пазов и с плеском падают в океан.

Капитан выходит на мостик, вид у него напряженный. Рудольф, старшина рыбаков, начинает выкрикивать конкретные приказы матросам при лебедках.

— Сеть к правому борту! Еще двести футов!

Матросы осторожно опускают и перемещают сеть гидравлическими лебедками.

Джиско плотно зажмуривается.

Крепись, Джиско. Видеть это — твой долг.

Он с усилием открывает глаза.

Спокойно, кладбище бифштексов. Мы как раз забрасываем сеть.

Джиско выворачивает шею и глядит на меня.

Может, ты и маяк надежды, но такой же слепой, как они.

Что значит «слепой»? Мы просто ловим рыбу.

На его морде отражается глубочайшая печаль, и я сразу вспоминаю Эко, сидевшую на крыше дома у моря. Вспоминаю, как она молча сидела, повернув ладони кверху, и глядела в ночное небо, словно оплакивала красоту, которая неизбежно должна была скоро погибнуть.

Чувствую в Джиско то же самое сочетание ярости и беспомощности. Разница только в том, что Эко еще и чувствовала себя виноватой, — может быть, потому, что она была человеком.

На Джиско такого бремени не лежит. Он сердится — и глубоко печалится. Но, как ни странно, еще ему немного любопытно.

Его глаза обшаривают траулер от носа до кормы, заглядывают в лица матросов.

Вот что всегда было для меня самой большой загадкой Перелома. Вот чего я никогда не мог понять. О чем они думали? Ведь, в конце концов, твой вид обладает разумом и способен на глубокое сострадание.

Собачьи глаза бывают необычайно выразительными. Сейчас глаза Джиско расширены и влажны от печали.

Теперь я начинаю понимать.

Стою рядом с ним, гляжу на маневры с сетью. Пахнет горячим металлом и дымящейся смазкой. Спрашиваю пса, что именно он начал понимать.

Он смотрит на матросов, занятых передвижениями сети. Члены экипажа — всех цветов и рас — обнажены до пояса и потеют на солнцепеке. Мышцы напряжены. Лица серьезны. Глаза сосредоточены на работе. Никто из них не кажется ни злым, ни скверным человеком.

Опустошая риф за рифом и акр за акром океанское дно, они были так заняты, что ни о чем не думали. Тяжелый труд на жаре. А они просто ловили рыбу.

Сеть заброшена, и судно замедляет ход.

— Когда щиты ударятся о подводную гору, сразу почувствуешь, — обещает Ронан.

— Не знал, что под водой есть горы, — говорю я.

— Целая горная цепь, называется Срединно-Атлантический хребет. На них растут кораллы, а рыба их просто обожает.

А траулеры обожают их крушить, мрачно вносит свою лепту Джиско.

— Что-то у твоего пса вид не того, — замечает Ронан. — Укачало, что ли?

У меня сердце болит, ты, рыжий-конопатый, телепатически ворчит Джиско и, качая головой, удаляется.

Громадный траулер содрогается по всей длине, как будто наткнулся на небольшой айсберг.

— Щиты ударились о дно! — взволнованно сообщает Ронан. — Начинаем ловлю!

Команда завершает маневры сетью и открывает огромные двери.

Следующие три часа пролетают незаметно.

Предвкушение улова нарастает. Чем тяжелее становится сеть, тем сильнее волнуется команда.

Общий адреналиновый всплеск передался и мне. Я чувствую себя охотником, который заметил, что возле водопоя зашевелились кусты. Кто это? Носорог? Лев? Антилопа гну? Вцепляешься в ружье и ждешь.

Лично я вцепляюсь в древко лопаты и вместе с командой стою у правого борта, глядя в воду.

Понятно, что все они представляют себе улов. А я пытаюсь представить себе, что происходит в тысяче футов под нами.

Перед глазами стоит большая стая атлантического большеголова, кишащая над холодной темной подводной горой.

Наша сеть тащится вперед, нижняя ее часть грузилами прижата ко дну, колесики весело катятся по камням.

Грузила стучат по кораллам. Крушат все на своем пути. Огромные стальные ворота распахнуты, нацелясь на стаю придонных рыб, которую мы засекли с поверхности.

Атлантические большеголовы покорно вплывают в эти огромные ворота. Попадаются в сеть. Мечутся, пытаясь выбраться, но их затягивает дальше, и в конце концов они оказываются стиснуты в кутке.

Потом устье сети закроют, и улов вытащат наружу. Представляю себе победные крики матросов. Рыбу бьющейся красноватой грудой вывалят на палубу.

Ершей отправят на конвейер и сделают из них филе. Я лопатой скину небольшой ненужный прилов обратно в океан, и вся команда будет праздновать удачную ловлю.

Вот что я себе представляю. И почему Джиско так дергается? Люди промышляют рыбу уже много тысяч лет. Надо что-то есть. Рыба — прекрасный источник белка. Океан покрывает три четверти поверхности Земли, а мы протралили только крошечный кусочек.

От общения с жителями далекого будущего угол зрения несколько перекашивается. Эко все время каркала про грядущую катастрофу. Готовила вегетарианские обеды. Изливала мне душу на крыше. Дела в будущем, видимо, и правда плохи, потому-то мой приятель пес относится ко всему слишком нервно.

Траулер идет очень медленно, со скоростью два-три узла. Тащится, волоча за собой нагруженный трал. Чувствую тяжесть атлантического большеголова в тысяче футов внизу.

Наверное, когда улов вытащат наверх, капитан расслабится, и можно будет побольше поиграть в футбол и поменьше драить все подряд. Может, всем нальют рому и мы спляшем под волынку — в современном эквиваленте.

— Готово, ребята! — кричит наконец Рудольф, старшина рыбаков. — Тащи!

Скрежещут гидравлические моторы лебедок, наматывая тросы на большущие катушки. Все делается очень тщательно — как когда сеть забрасывали, только в обратном порядке, потому что теперь нужно вытащить наверх из глубин тонны рыбы.

Я вместе с остальной командой стою на правой стороне рабочей палубы и нетерпеливо жду.

Подходит Ронан.

— Готовь лопату, малый.

Я неуверенно пожимаю плечами.

— А как я отличу атлантического большеголова от всего остального?

— Не пропустишь, — уверяет меня Ронан. — Он красно-оранжевый. Костистая голова. Большие глаза. Филе, тушенное в белом вине, — пальчики оближешь. Ни с чем не перепутаешь.