дыму маневровый паровоз, отцепляя вагоны и увозя их на соседние пути, а другие вагоны откуда-то из-за пакгаузов выталкивал, с грохотом цеплял их в хвост к составу.

Арина и Юра шли по сорной траве вдоль поезда, выискивая вагоны для раненых. Некоторые теплушки были опломбированы, в раскрытые двери других виден был невероятный хаос: шкафы и буфеты красного дерева, кожаные диваны, массивные кресла, венецианские стулья. А ещё овальные зеркала в массивных деревянных рамах под бронзу, рулоны персидских ковров, какие-то деревянные ящики, безжалостно поставленные на нежный белый рояль, один вид которого будил желание в истосковавшихся по клавишам пальцах.

Всезнающий Юра с гордостью рассказывал:

– Это военная добыча. У нас здесь до пятидесяти вагонов. Часть из них уйдут сегодня в город. Два вагона вам выделены под раненых.

Арина с трудом приходила в себя от удивления:

– Добыча? Попросту сказать, награбленное?

Юра отвечал с укором:

– Арина Сергеевна! Вы же знаете, как в нашем полку борются с этими вещами. Только вчера Владислав Андреевич приказал повесить двух солдат, которых поймали на месте грабежа.

Арина пальчиками прижимала пульсирующую на виске вену.

– Господи! Это уже единственный способ решать проблемы?

– Что поделать, Арина Сергеевна, – по-взрослому вздыхал Юра. – Война! Другим способом этого не пресечь. А все, что в этих вагонах, захвачено у большевиков, а не у мирных граждан. Я же говорю – военная добыча.

Что-то в белой армии было неладно. Арина устала мириться с тем, с чем мириться было нельзя. Постоянно доходили слухи о расстрелах и повешениях. О грабежах, о недовольстве местного населения. Теперь – этот эшелон с такими мирными и домашними вещами, хозяева которых мёрзнут сейчас в холодных чужих домах, голодные, раздетые, а многих, наверное, давно уже нет в живых.

Все полтора года большевистского правления Арина ждала, когда придут благородные рыцари-освободители. А они пришли тогда, когда уже устали быть рыцарями, когда приняли правила жестокой чужой игры.

Что-то не укладывалось у Арины в голове, она искала ответов у Владислава, но разговоры едва вспыхивали – гасли как искры. Бывало, Арина заводила вечером разговор:

– Неужели нельзя обойтись без расстрелов?

Владислав в такие моменты ожесточался:

– Нельзя! Иначе – анархия! Февральская мягкотелость ясно показала, к чему всё это ведёт. Лояльность и безвластие породили жёстких и решительных людей, тех самых, от которых теперь зависит, куда повернёт Россия. Кто проявит слабину, тот и проиграет.

Глаза Владислава становились холодными, чужими. Арина отворачивала голову к окну, наступала долгая тяжёлая пауза.

Монотонное тиканье часов в вечернем сумраке, жужжание в паутине злой осенней мухи, красные полосы заката на голубой, грубо побеленной стене.

Видно было – Владислав силой сдерживает в груди какие-то слова и чувства. Но в один из вечеров он всё же распалился:

– Ты пойми! – с какой-то непонятной злостью доказывал он. – Правила бывают когда воюешь с немцами, с австрийцами, с дикарями, съевшими Кука, с кем угодно, но только не со своими. Гражданских войн не бывает, бывает гражданская резня. Я никогда не видел, чтобы русский убивал немца с таким наслаждением, с каким он убивает своего, русского… Больно, но не я всё это придумал. Если мне вырезают ножом на плече погоны, я – что? – должен безропотно подставить второе? Об этом ты меня просишь?.. Ведь все твои разговоры сводятся к этому.

Владислав, распалившись, уже кричал на Арину, а она сидела, прикрыв лицо небрежной, по-домашнему сплетённой косой и отчаянно зажмуривала глаза.

– Ты думаешь, я не понимаю? Я сам иногда с ума схожу. Все идеалы рушатся, а я не могу ничего с этим поделать. Никто не может… Пойми, тут вмешались высшие силы и не в нашей власти их остановить. Все сошли с ума. Люди! Ангелы! Бог!

Выплеснув злобу, Владислав сел к столу, подпёр ладонью лоб, заговорил совсем другим тоном – тихим, недоумённым:

– Разве я не вижу – погибают лучшие, а негодяев отчего-то берегут их обезумевшие ангелы-хранители. Чем больше человек звереет, тем больше они его берегут, словно вошли в сговор с бесами: хранить всех ожесточившихся и изничтожить милосердных. Страшно иногда бывает – ослабнет жестокость, и мой ангел откажется от меня, не отведёт от сердца пулю.

В ту ночь Арина ночевала в лазарете, хотя и не было у неё дежурства. И следующую ночь, и ещё одну. Отношения с Владиславом охладели неожиданно быстро. Последние несколько дней они почти не общались. Да и некогда было – полк вёл тяжёлые оборонительные бои на подступах к городу.

Владислав будто забыл об Арине, но перед самым её отъездом в тыл с ранеными, выкроил время. Попрощался не холодно и не тепло – как с очень далёким человеком. Отдал в её распоряжение Лунёва и Цветкова. Хотя неизвестно кого в чьё распоряжение отдавал, потому как именно Лунёву и Юре он наказывал беречь Арину и глаз с неё не спускать. Вот и ходили они за ней повсюду, выполняя наказ.

Сейчас Юра сидел на другом краю ящика, а Архип Васильевич, – Арина уважительно звала Лунёва по имени-отчеству, – побежал узнать, в чём задержка. Вроде уже и паровоз подали, а ни лязга, ни движения под дощатым полом теплушки всё не было. Где-то впереди горели пакгаузы, чихал паровоз. Ружейная перестрелка слышалась совсем близко.

Лунёв вернулся растерянный… Паровоз брошен под парами, машинисты сбежали. Сказывают, на Кривой Балке рабочие взорвали пути. Хода нет. Интендантство уже подожгло свои составы и пакгаузы, чтобы не достались красным.

Рассказывая, Лунёв запинался и так странно поглядывал на Арину, что она заподозрила неладное.

– Архип Васильевич, вы что-то недоговариваете.

Лунёв сдвинул на затылок фуражку, почесал лоб.

– Я тут наших встретил из команды связи…

У Арины от дурного предчувствия сердце замерло.

– Не молчите, – слабым голосом попросила она.

– Владислав Андреевич ранен.

Арина, бледнея и теряя под ногами пол, ощупью искала стенку вагона. Лунёв скороговоркой торопился успокоить её:

– Да нет-нет! Ребята говорят не страшно – так, зацепило немного. Его в госпиталь на Кривой Балке повезли… Юрка! Воды, живо! Ну что вы, Арина Сергеевна, что вы…

Её усадили на ящик, сунули в стучащие зубы алюминиевую кружку. Лунёв суетливо приговаривал:

– Да, совсем пустяковое ранение, ребяты врать не станут, им никакого резона меня обманывать. – И, видя, что Арина приходит в себя, склонялся к её уху, переходил на шёпот: – Надо уходить отсюда, и чем быстрее, тем лучше. Нам уже никто не поможет.

– А раненые?

– Так ведь, что можно сделать?

Арина оправилась от замешательства, спрыгнула на перрон, побежала искать телеги, машины, что угодно, только бы вывезти раненых.

На опустевшем перроне – брошенные вещи: ящики, узлы, чемоданы, корзины, рассыпавшиеся яблоки. Теряя