– Теперь тащить его до оврага?

– Сколько там до того оврага – ты за одну ногу, я за другую.

Прокопыч присел около убитого на корточки. Перематывая портянку, Петруха примирительно спросил:

– Чего ты там?

– Никак не мог в толк взять, чего это он всё время на руку смотрел. Наколочка тут у него оказывается – кораблик парусный… Перед выстрелом даже поцеловал его. Дался ему этот корабль перед смертью.

Прокопыч сунул винтовку в телегу, сел рядом с Петрухой, стал крутить цигарку. Петруха полюбовался ладно намотанной на ногу портянкой, закусив от усердия губу, впихнул ногу в сапог.

– Капитан узнает, что приказание не сполнили, осерчает.

– Не осерчает, – отозвался Прокопыч. – Он, когда меня в сторону отозвал, так и сказал, дальше оврага не везите. Те наказы он так, для блезиру давал, для дамочки этой из госпиталя. Как дело сделаете, говорит, по слободе походите, купите хорошего самогона. Царскими дал, новенькими. – Прокопыч прикурил цигарку и, щурясь от дыма, достал из кармана купюру. – Глянь. Говорят, в городе казну большевистскую взяли. Они деньги царские приноровились печатать.

– Фальшивые, что ль?

– Отчего ж фальшивые, коли их на тех же царских станках печатают.

Петруха посмотрел купюру на солнце, похрустел ею возле уха.

– Станки, может, и те, да бумага не та.

– Ладно. – Прокопыч выдернул из рук парня купюру. – Деньга, как деньга. Вчера надо было брать самогон, под шумок, сегодня платить придётся… Погоди-ка…

Прислушались.

– С мертвяков часто воздух выходит, – сказал Петруха.

– Да, нет… дышит ещё.

– По глазам видно было, что злость в нём великая, а эти со злостью – живучие. Со всей моей душой уважаю таких человеков. С одного боку ненавижу, потому как враг, а с другого жалко мне, что кончать их приходится. Интеллигентика какого-нибудь сопливого, узкокостного, того – без сомнений. А в этом – жизнь настоящая была, правильная. Кабы не купился на большевистское краснобайство, вот человек был бы.

– Этот не купился, этот сам кого хочешь заагитирует… Большевик закоренелый. Слыхал, что про него рассказывали?

Прокопыч, по-стариковски вздыхая, поднялся, языком перегнал самокрутку из одного угла рта в другой, вынул из телеги винтовку, передёрнул затвор. Небрежно держа винтовку одной рукой, буднично прислонил дуло ко лбу чекиста, отвернулся и, прикрываясь ладонью от брызг, выстрелом в упор размозжил ему голову.

Глава 33

Лунный свет сеялся сквозь берёзовые листья в раскрытые окна второго этажа. Брошенные вещи легли цепочкой из кабинета в спальню: белый госпитальный халат на рабочем столе, армейский френч – на раскрытой двери спальни, один сапог Владислава здесь же у порога, второй – в спальне под кроватью. Кружево женского белья – на никелированной спинке.

Обняв колени, Арина сидела на постели. Плечико ночной сорочки съехало, распущенные волосы волнами упали, затенили лицо, – только глаза поблескивают в темноте. Владислав лежал среди скомканных простыней, закинув руку за голову, весь испещренный рябой трепещущей тенью.

– Я тогда в Дроздовском полку батальоном командовал, – негромким сонным голосом рассказывал он. – Виктор у меня командиром роты был… В общем, вошли мы в этот городишко ночью – ни луны, ни звёзд, темнота полнейшая. И тут на перекрёстке сталкиваемся с какой-то воинской частью. Виктор вышел им навстречу: «Стой! Какого полка?» Ему в ответ: «А вы какого?» И началось обычное пререкательство, никто не хочет первым называться, потому, что если против тебя враг – ты беззащитен, сразу изрешетят.

А Виктор недолго пререкался, мы знали, что с запада в городишко должен был войти батальон нашего второго офицерского полка. Вот он и не выдержал: «Здесь второй батальон первого Дроздовского полка». А в ответ ему пальба…

Обычная ночная неразбериха – где свои, где чужие, кто в кого палит… Когда горячка прошла, я с санитарами на перекрёсток побежал… Он ещё жив был. При свете факела на руках у меня умер… Мы тогда отступали и могилу его пришлось с землёй сравнять. Много случаев бывало, когда большевики могилы разрывали и глумились… Вернулись на то место только недавно – не узнать ничего, всё бурьяном заросло. Так и не нашёл его могилы, приказал крест поставить там, где сердце подсказало… Вот такая история. А с Ольгой, как это случилось?

Арина рассказывала, задумчиво глядя в тёмный угол и бессмысленно заплетая волосы в небрежную рыхлую косу:

– Она, оказывается, в какой-то тайной офицерской организации состояла, а я никак не могла понять, отчего она стала такой скрытной. Обижалась на неё, гадала, чем не угодила, чем обидела? А она просто не хотела меня риску подвергать. Любые вопросы, как ножом, отрезала.

Теперь вспоминаю, и все её поступки начинаю по-другому понимать… Как она мучилась от желания открыться мне, но терпела ради моего же благополучия. Только теперь понимаю, от какой беды она меня спасла… А весной её арестовали. Я в ЧК ходила узнавать, что с ней, а мне говорят: нет у нас никакой Грановской. В списке расстрелянных нет, в списке отпущенных тоже.

Через день и меня в ЧК забрали. Приехали люди в кожаных куртках, даже одеться не дали, посадили в машину и увезли. Больше суток в подвале у них сидела. Вот этот самый Калёный меня и допрашивал: про Ольгу, про офицеров каких-то, про заговор выведывал. Потом меня отпустили, а о судьбе Ольги я до последнего момента так ничего и не знала. Только вчера прояснилось, когда Калёный к нам в госпиталь поступил. Два чекиста, которые его привезли, доктора Андрусевича во время осмотра под дулами револьверов держали, – делай, что хочешь, говорят, но чтобы жив был.

Потом стрельба возле госпиталя поднялась, чекисты побежали выяснять, да так больше и не вернулись. Когда наши пришли да караулы в госпитале выставили, Калёный, видно, понял, что пощады ему не будет, и ночью, когда я раненых обходила, историю Ольги мне как на исповеди рассказал. Я всё гадала, откуда мне лицо его знакомо, – оказывается, до войны он часто в имении у нас бывал, – любовь у них с моей горничной была. Янчевский его фамилия.

Владислав поднялся на локте, заскрипел пружинами кровати.

– Максим?

Арина удивлённо посмотрела на него:

– Кажется, Максим. Его всё больше товарищем Янчевским называли, а за глаза – Калёным. Знаешь его?

Владислав откинулся затылком в подушку.

– Жизнь ему спас, на себе вытащил, – горько усмехнулся он, глядя на наколку на руке. – Не вытащи я его тогда, сколько невинных жизней можно было бы спасти. Но и меня тогда не было бы в живых. Спуталось-то всё как.

– Зачем этот кораблик? – спросила Арина, взяв