Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Подковали английскую блоху», — шутили техники после бессонных ночных авралов.
Теперь в самолетах не было недостатка, прибыли новые «яки», «миши», «лавочкины», отличные машины, о каких недавно можно было лишь мечтать. Куда до них «мессерам» и даже мощным, но малоповоротливым «фокке-вульфам». Тот же Як-7 свободно маневрировал по вертикалям, забираясь до десяти тысяч метров, за облака. А где высота и скорость, там и победа. Особенно если учесть вооруженность — по две-три пушки на борту истребителя!
Сейчас, в канун решающих событий, технику надо было срочно привести в порядок, поврежденные машины поставить в строй — создать резерв. К ремонтникам, этим труженикам войны, и направлялся замполит Проняков.
Работа шла под маскнавесом, в густом кустарнике. Он уже пробирался по вязкому грунту, стараясь не демаскировать летное поле, когда тревожно провыла сирена, и буквально через минуту с гулким свистом в небо взмыли два дежурных звена. И почти одновременно у самого основания сопки грохнули разрывы вражеских бомб. Комиссар спрыгнул в воронку меж хлестким можжевельником, чувствуя направление бомбоудара. Взрывы прошли близко, по самому краю поля, на мгновение оглушив его, встряхнули воздушной волной. Ухо успело уловить отдаленно стрекочущие в туманном небе очереди. Немцы в последнее время бомбили с больших высот — страховались. Глаз поймал дымную дорогу «юнкерса» наискось за сопки, на миг расплылось в глазах, цепко подступила тошнота. Подумал с горечью: «Слабак, а еще летать просился», — рука опять дрожала. Но мир потихоньку обретал четкость: вдалеке по краю поля пятнисто промелькнула санитарная машина. С ревом шли на посадку «ястребки». Проняков отряхнулся и пошел дальше, сдерживая ломящую боль в висках, с единственной тревожно сверлящей мыслью — цела ли мастерская?
И вздохнул облегченно: навес был не тронут, техники работали как ни в чем не бывало, даже не дали себе труда попрятаться в щель, вырытую по его указанию. Навстречу метнулся главный инженер Борис Львович Соболевский, как всегда, озабоченный, деловой, совсем по-штатски взмахнул рукой у козырька.
— Доброе утро, Львович.
— Похоже, одного срубили, — счастливо выдохнул инженер, глядя в мутное небо с удалявшимися звуками боя. — Так что в этом смысле — доброе.
— А в остальном, успеваешь?
— Так сроки все равно же неизвестны, — ухмыльнулся Соболевский, намекая на предстоящие бои.
— Сроки я вам поставил, хитрец.
— Тогда постараемся уложиться.
Комиссар прошел между машинами на дощатых настилах, вокруг которых возились перепачканные технари; комиссар знал здесь каждого и по-настоящему любил этих тружеников войны.
— Здравия желаем, Филипп Петрович…
От стеллажа с разобранными пулеметами глянули на него запавшие глаза техника-лейтенанта Макова, одного из сафоновских питомцев.
Комиссар коснулся ствола на стеллаже. Оглядев патронник, вставил отвертку в прорезь шурупа, машинально крутнул, ощутил чуть приметный доворот. Так и есть, не почудилось: проморгал техник перетяжку, теперь шуруп стал заподлицо. И словно царапнуло по сердцу.
Техник уже понял, сквозь копоть на щеках проступил румянец, и одновременно комиссар ощутил легкий запашок спиртного. Он все еще не верил, глядя на Макова.
— В чем дело?!
Техник молчал. И в этом упрямом молчании, во внезапно повисшей тишине, перебиваемой звуками рашпилей, таилось нечто, всколыхнувшее в нем гнев и досаду.
— Виноват, — обронил, наконец, Маков, накрепко прилаживая деталь. Губы его были сжаты, на скулах вспухли желваки.
Краем глаза комиссар заметил приглашающий робкий кивок Соболевского — отойти в сторонку. Вслед за ним комиссар вышел из-под навеса, тяжело вдыхая терпкий запах хвои и машинной смазки. Они снова были одни, постная мина Соболевского как бы подхлестнула комиссара. Теперь перед ним был не старый друг, а благодушный ротозей. Он так и назвал его мысленно: «Ротозей! Шляпа!» Иначе зачем отзывать в сторону? Для келейного объяснения?
— Разрешил я, — неожиданно твердо вымолвил Соболевский. — Третьи сутки без сна, с ног валятся. Выдал ночью фронтовую норму.
— С риском брака при сборке боевого оружия?
— Мелкий брак, но я его предвидел. С утра одного выделил в ОТК. Сами понимаете, выше сил…
— Докладывать надо вовремя. — Внутри у комиссара слегка отпустило. — И ОТК не выход. Не в таком уж мы аврале, чтоб так выкладываться. Лучше подумай о скользящем графике, с максимально возможным отдыхом.
— Я уже думал.
— Долго думал… Санчасть привлеки, там пять лбов выздоравливающих, рапорты шлют. А ты навалился на своих. Какой толк? А соображения свои представь сегодня же, к пятнадцати ноль-ноль…
Ох уж эти «ноль-ноль». Он только сейчас, с какой-то щемящей остротой, ощутил сутки, идущие сплошняком, когда исчезают напрочь из обихода привычные мирные слова: утро, полдень, вечер, а есть только жесткие «ноли» в потоке времени. И люди его отсчитывают сердцем, живя в постоянном риске и напряжении.
— Ладно, будь здоров. — Он молча повернулся и пошел, не желая добавлять ни слова. Нельзя его размагничивать, суетливого Бориса Львовича. Свыше сил? Да. Только на войне силы не меряны.
И может быть, раздумье о человеческих возможностях заставило комиссара повернуть в столовую, хотя и так почти не было дня, чтобы он не снял пробу. Чем кормят людей, вкус, калорийность? Еще при Сафонове участилась цинга, и тогда они с врачом Усковым стали запаривать хвою и ставить графины с напитком на обеденные столы. Летчики вначале морщились, но потом привыкли и стали называть взвар «елочным бальзамом». Он многих спас.
На этот раз все было в порядке. Графины стояли на столиках, отливая каким-то сложным зеленовато-розовым соцветием, — заведующая столовой Галя добавляла в напиток клюкву, которую собрала с осени, мобилизовав на это дело официанток. Комиссар тогда похвалил ее за инициативу, а доктор настоял на вынесении благодарности в приказе. Сейчас, при виде комиссара, они оба поднялись от крайнего столика, где брали пробу: заведующая, не похожая на работницу общепита, тощая, с несчастными глазами, выдававшими ее вечную озабоченность — то того ей не хватало, то этого, хотя комиссар знал, что всегда у нее есть заначка, как у всякой рачительной хозяйки, и доктор в белом халате, лысый и добродушный увалень, по возможности дававший лишний денек передышки своим пациентам. Комиссар обычно потакал медику, но сегодня, не теряя времени, приказал отправить их Соболевскому.
— И без разговоров, — предупредил он доктора, пытавшегося протестующе взмахнуть короткими ручками. Присел отпробовать гречневой каши — слава богу, сменили перловку — и только тут заметил в уголке за простенком хлебавшего чай начклуба капитана Купцова. Начклуба, поджарый, вскочил, возбужденно, с южным темпераментом жестикулируя, словно только и ждал встречи
