– Основной мотив?

– Да, статья была бонусом. Я хотел, чтобы Джек Росс выглядел реально – фотография и все прочее, – как нормальный человек.

Фото с марафона, фото лауреата премии… Постановочные, липовые.

– Но…

– Но главное, зачем я их нанимал – чтобы остальное обо мне в Гугле было дальше в поиске. Удалить материалы о суде, убрать Джона Дугласа – или хотя бы то, что он сделал.

«Он». Джек говорил о себе в третьем лице.

– Понимаешь, – продолжал он, – я пытался еще какое-то время писать, как Джон Дуглас. Думал, что он сможет дистанцироваться от этого преступления. Но это не удалось. Я полагаю, ты сама видела. Трудно удалить кого-нибудь или что-нибудь из Интернета насовсем. Следы остаются, что-то было заархивировано, хотя мы старались, как могли, этому помешать. Но все время всплывало что-то еще. Можно попросить кого-то опустить статью вниз в поисковике, но кто-то другой сделает скриншот и выложит его в Твиттер, ты и не узнаешь. Так что я сменил имя – это было последнее средство.

– А как их можно было удалить? – спросила я, вспомнив бессчетные «404: страница не найдена», выдаваемые при поиске. – Разве они не… это же просто журналистика?

Я даже невольно скривилась от такого лицемерия: Джек, сам журналист, пытается подвергнуть цензуре других журналистов, но я подавила это порицание. Джек не пишет проблемных статей, не лезет в чужую частную жизнь. Он пишет о ресторанах, лучших видах Рима, а также об ощущениях при переходе по мосту между островами Агиос Состис и Закинф. Джек не папарацци.

– Если ты не осужден, удаления некоторых статей можно добиться, заявив, что это клевета. Не знаю насчет законов, клеветы и прочего, но если пригрозить, то обычно убирают. Так что отец кого-то нанял для этого, а ты знаешь, он влиятелен в бизнесе Обана.

– Понятно.

– А если не удается их убрать, ты их давишь.

– Давишь?

– Снижаешь их рейтинг так, что они в поиске не появляются. «Уайт уош» знает про алгоритмы Гугла все. Я даже сейчас рад, что это сделал. Могу продолжать работу журналиста, и ничто не будет мешать.

Он замолчал. Знал, что сказал достаточно. Почему-то эта манипуляция с поисковиками была более зловещей, чем угроза газетам – изменение естественного порядка. Так что люди вроде меня – ни о чем не подозревающие и желающие знать, что случилось, – не найдут статей и бросят поиски, столкнувшись с трудностями. Они запутаются и будут думать, что это кто-то другой.

Джек, видимо, считал, что будто после смены имени его преступление станет чьим-то еще. Возможно, это необходимо, чтобы сжиться со столь ужасным фактом. Но мне казалось, что это плохо – хладнокровная манипуляция.

Статьи, которые мне в конце концов удалось найти, были на самых последних страницах результатов поиска. Но я была настойчивой.

И дело было не только в невнятном юридическом термине, означающем неосуждение, а еще и в целенаправленных действиях Джека. Он все сделал, чтобы сбить людей с толку, представляя факты в ложном свете. И от этого все становилось еще хуже.

– Рейч? – позвал он.

– Да. Это все кажется… ну, не знаю. Мутным – так выразился бы отец. Но так оно и есть. Другого слова не найдешь.

– Знаю, – согласился Джек тихо, и голос его звучал сокрушенно и, может быть, еще и сконфуженно. – Ты полагаешь, что тебе хватило бы цельности стоять в зале суда и говорить правду: «Вот я такая, как есть, нравится вам или нет». Ты думаешь, что не стала бы прятать газетные статьи и продолжала бы жить под тем же именем. Но среди них были такие, из тех, что ты не видела…

Я не стала его разубеждать, что видела не все. Как бы я ему сказала, что воспользовалась сайтом, который отслеживает материалы, архивируя их незаметно для авторов, что делала запрос по «закону Клэр», заказала протокол суда… Да и вообще, а вдруг действительно были еще хуже?

– Они меня растерзали – газеты. Я не мог допустить, чтобы это продолжалось. Было ощущение, будто меня постоянно ворошат, как кучу мусора. И тогда друг моего адвоката предложил помощь. Казалось, что так будет легче, чем жить все время под прицелом и никогда не вернуться к работе. Мама с папой ему заплатили.

Я уставилась в окно. Был тот момент осени, когда листья плывут вниз, как огромные снежинки, оставляя на асфальте отпечатки больших ладоней. Он купил себе новую личность, право на частную жизнь, невиновность. Случись такое со мной, у меня бы денег не хватило.

– Мне пора, – сказала я.

Потом он мне прислал длинное сообщение. Типичный Джек – всегда предпочитал общаться письменно и многословно – вместо личного обсуждения.

Я ответила немедленно. Поверила ему, хотелось верить.

– Для чего ты тренировался стрелять? – спросила я.

Иногда я так делала – уточняла мелкие детали, переосмысляла информацию.

Был воскресный день середины ноября. Деревья стояли в расцвете своей осенней красоты, но еще несколько дней, и листья опадут. Мы ходили по туристическому местечку, которое Джек должен был описать: имитация викторианской деревни с подлинными старинными велосипедами с разными колесами, старой мельницей и вполне реальными деревенскими торговыми лавками, где продавцами работали актеры в костюмах.

– В смысле? – На его потемневшем лице мелькнуло раздражение, губы сжались. Но когда Джек взглянул на меня, то заставил себя улыбнуться.

– Ты тренировался без всякой цели? А когда начал?

Он резко развернулся ко мне. Глаза его на солнце казались янтарными.

Из дома перед нами вышла женщина в викторианских юбках.

– Доброго вам утра, – сказала она.

Мы не ответили. Небо было яркое, по-осеннему синее, воздух холодный и свежий.

– Ты решила, что я это делал, чтобы точнее людей отстреливать? – спросил он и убрал волосы назад от лица.

Джек взял меня за руку, и мы вошли в старое школьное здание. Там было пусто, классы отгорожены стеклянными окнами, так что нам только и оставалось смотреть на ряды старых темных парт в этих странных закрытых классах. Я поежилась. Было тихо и прохладно, пахло деревом, карандашами и старым камнем. И никого вокруг.

– Нет, – ответила я.

Джек все еще держал меня за руку. В тот день я испытывала двоякие чувства. Во мне вызывали радость и наслаждение вид его волнистых волос, красивого тела, смешные замечания, исходивший от него аромат чистоты. Вместе с тем меня мучили страдание и злоба из-за его резких кратких ответов, будто мне нельзя было думать о его преступлении, словно я ему досаждала.