«Я не верю, что сокровища ханской казны были затоплены в озере Кабан, – говорил в одном из разговоров с Савелием Афинодор Дорофеев. – Казань была так плотно окружена войсками царя Ивана, когда он ее осаждал, что мышь не проскочит. Как могли вывезти сокровища из города? Да никак! Их просто спрятали в одном из подземных ходов Кремлевского холма, где они и покоятся до сих пор. А подступы к ним охраняют прикованные цепями к стенам крылатые драконы Зиланты…»

Может, это драконы Зиланты гремели цепями и дышали вековым смрадом? Впрочем, возможно, все это Савелию показалось, ибо в подобной ситуации бывать ему никогда не приходилось, да к тому же нервы были на пределе – время шло, а подвал никак не хотел кончаться. Родионов все время то опускался, то поднимался, проходил множество непонятного назначения помещений, иногда небольших, иногда огромных, с хорами и колоннами, залов, в которых запросто мог поместиться средних размеров двухэтажный особняк. Наконец галерея стала подниматься вверх, одновременно уменьшаясь в размерах, и когда Савелию пришлось уже сгибаться, дабы не задевать головой потолок, окончилась… кирпичной кладкой, сложенной явно не очень давно. Все. Тупик. Никакого выхода не было.

Савелий остановился и поднес фонарь к своим наручным часам: без двенадцати час. Через двенадцать минут поезд с Лизаветой, Мамаем и Занозой, издав прощальный свисток, шумно выпустит пар, вагоны дернутся, и в их окнах поплывет и вокзал из красного кирпича, и тусклые фонари, и белеющие в их неясном свете кислые физиономии провожающих. А он будет куковать в этом странном подземелье и метаться по его рукавам-галереям, покуда его в конце концов не сожрут крылатые драконы или, скорее всего, не сцапают легавые, уже сейчас, верно, идущие по его следу.

Савелий чертыхнулся, в сердцах пнул каменную кладку и едва не свалился: нога, выбив несколько кирпичей, провалилась в пустоту. Через мгновение он уже лихорадочно разбирал кладку руками и искренне благодарил вороватых каменщиков, так удачно для него сэкономивших на цементном растворе. Скоро образовалось продолговатое отверстие, в которое вполне можно было пролезть, что Савелий и сделал. За кладкой галерея была полуразрушена и осыпалась, и в некоторых местах Родионову пришлось двигаться на четвереньках. Наконец показался осыпавшийся до размеров лаза выход. Вытянувшись во весь рост, Родионов пополз, держа саквояж с инструментами и короной впереди себя. Вот он просунул в лаз руку, голову, кое-как плечи и наконец полностью вылез наружу. Продравшись сквозь густые кусты, он поднялся на ноги, глубоко вздохнул, заполнив легкие свежим ночным воздухом, и опасливо огляделся.

Глубокий овраг, на дне которого он находился, оканчивался с противоположной стороны мощными крепостными стенами с бойницами. «Кремль, – догадался Савелий. – Я нахожусь в кремле. Но где?» Как-то раз они с Лизаветой были в Казанском кремле и даже поднимались на высоченную семиярусную башню, служившую некогда в качестве дозорной. С нее был виден весь город, а кремль был совершенно как на ладони. И он видел этот овраг, шедший вдоль крепостных стен и начинающийся едва ли не от торца длиннющего здания присутственных мест. Вот оно белеет по правую руку. А другой торец присутствия находился саженях в пятнадцати от Спасской башни, центральных ворот кремля. Вот теперь совершенно ясно, где он.

Скорым шагом Савелий пошел по дну оврага, поднялся по его пологому склону наверх, наскоро почистился и вышел на центральную улицу кремля. Часы на Спасской башне показывали без шести минут час. Выйдя из арочного проезда башни, он чуть замедлил шаг и мимо будки городового прошел спокойной походкой делового человека. Со стороны можно было подумать, что это возвращается от больного со своим докторским саквояжем врач, только что хорошо проделавший свою работу и, возможно, спасший человека от грудных колик или лютого запора.

Савелий прошел немного вдоль крепостной стены и, когда будка городового скрылась из виду, побежал.

Так быстро он никогда прежде не бегал. Благо что было под горку. Ветер свистел в ушах, дома со слепыми окнами мелькали все быстрее и быстрее, и ноги едва поспевали за мчащимся в ночи, почти летящим телом.

Мост через речку Булак он проскочил в одно мгновение. Затем пересек Левобулачную, Владимирскую, Варламовскую и еще две улицы, названий которых он не знал, и буквально вылетел на Привокзальную площадь. Перейдя на скорый шаг, он пересек площадь, вошел в стеклянные двери вокзала, прошел его насквозь и, переведя дыхание, вышел на перрон.

Московский поезд стоял под парами на первом пути. Савелий пошел к голове поезда и увидел у одного из вагонов Лизавету. Вопреки уговору она так и не села без него в купе и ждала его со своими двумя чемоданами у подножки вагона, отмахиваясь от проводника, настойчиво приглашающего ее подняться в вагон:

– До отправления поезда осталась минута. Сударыня, я настоятельно рекомендую вам занять ваше купе.

Проводник пытался схватиться за ручки ее чемоданов, чтобы внести их в тамбур, но она отбивалась от него, как от назойливой мухи. В который раз она окинула уже отчаявшимся взором перрон и увидела Савелия. Он шел, пошатываясь от усталости и покинувшего его почти трехчасового нервического напряжения, с уходом коего он лишился последних остатков сил. Подойдя к ней, он с усилием протянул ей саквояж, ставший пудовым, и выдохнул:

– Прими, дорогая.

Лизавета взяла саквояж и изо всей силы хряснула его по щеке:

– Нализался, мерзавец. Опять с этим своим Колывановым по кабакам шпацировал?

– Ну, посидели немного в «Славянском базаре», – заплетающимся языком ответил Савелий, принявший игру Лизаветы. – Надо же было проститься.

– Проститься, – зло передразнила его Лизавета. – А обо мне ты подумал? Я тут стою как дура последняя, жду его, волнуюсь, а он, видишь ли, – она еще больше придала язвы в голос, – посидел немного в «Славянском базаре» . Боже, – она ткнула его кулачком в запачканное плечо, – что у тебя за вид!

– Но, дорогая…

– Господа, господа, – уже буквально взмолился проводник, – ради бога, пройдите в вагон. Ведь отправляемся уже.

– Хорошо, берите чемоданы, – разрешила проводнику Лизавета и, снова обернувшись к Савелию, громко прошипела: – А с тобой мы еще поговорим дома.

– Мегера, – пьяно буркнул Родионов и получил ощутимый тычок в бок, на что проводник осуждающе покачал головой.

– А вас не спрашивают! – заметив его жест, резко сказала Лизавета. – Давайте, несите чемоданы. Третье купе. А как тронемся, принесите нам чаю с коньяком. Мне надо успокоиться.

Проводник, явно сочувствуя подвыпившему мужчине, поднялся в вагон. Что он думал по поводу семейной сцены, свидетелем которой невольно явился, можно было прочесть по его лицу: все бабы одинаковы, будь то крестьянских, мещанских или дворянских кровей, и мужики от всех них страдают одинаково. Им, бабам то есть, лишь бы пить человечью кровь. Ведь ежели без них можно было бы обойтись совершенно, то ни он, проводник Аггей Терентьев, ни его свояк Прошка Гвоздь, ни вот этот барин, зашпынянный своей супругой-коброй, да еще, верно, огромадное число мужиков ни за какие коврижки не согласились бы иметь какие бы то ни было дела с этим ядовитым племенем.