И от этого понимания мне стало нехорошо. А как это, не идти дальше? А Тонечка? А с ней как? Тоже не идти дальше?

Было далеко за полночь. Зайдя в тупик в своих размышлениях, я решил оставить эту тему – утро вечера мудренее.

Я зашел в помещение проходной. Коля, как ни странно не спал, смотрел негативно-показывающий телевизор без звука.

– Коль, – зло сказал я, – дай водки!

Коля, совершенно не удивившись, думал несколько секунд, потом полез куда-то за батарею и выудил оттуда поллитровку, в которой жидкости оставалось на одну треть, и молча, протянул ее мне с таким равнодушием, как будто я у него попросил стакан простой воды.

Я взял у него бутылку и, даже не поблагодарив, пошел к себе.

Вылив водку в фарфоровую чашку, я выпил ее одним махом, не запив водой, не закусив ничем. Водка скопилась в солнечном сплетении тугим и горячим, вызывающим легкую тошноту комком, побыла там немного и медленно растворилась, проникнув в голову, проникнув в душу. И мне стало удивительно хорошо! И не от водки вовсе, а от того что перестало быть плохо.

Я лег и провалился в ничто.

Я с трудом открыл глаза. Меня тормошил Коля! Каким-то деревенским чутьем своим, он понял, что я не проснусь сам и ответственность за утро взял на себя.

– Да проснись ты, елки-моталки, Босс сейчас придет!

Я уже понял, что происходит, но какое-то абсолютное равнодушие овладело мной.

– Да иди ты на хуй! – грубо «отблагодарил» я его за заботу.

Коля ничуть не обиделся, сказал просто:

– Ну, как знаешь. Я тебя разбудил.

В коридоре, буквально в двух шагах от незапертой двери мониторки, действительно послышался голос Исаева и Постнова. Постнов что-то говорил, Исаев поддакивал.

Я не встрепенулся, как раньше, не кинулся с подушкой и одеялом к своему многофункциональному шкафу. А самым обычным образом, как будто находясь у себя дома, встал, убрал свою постель, взял журнал передачи дежурства и сел к мониторам. Не прошло и минуты – вошел Исаев. Он что-то дежурно спросил, я что-то дежурно ответил.

– Ты смотри, не разболейся совсем. Плохо выглядишь!

– У меня температура высокая, Александр Николаевич, – соврал я.

Исаев озабоченно собрал в пятерню подбородок, «пожевал» мои последние слова:

– Температура высокая… температура высокая… Ладно, – решил он, – будет хуже, иди на больничный.

Пришел Михаил. Он тоже озаботился моим видом, но его тревога была объяснима. У него происходил какой-то важный семейный процесс. Что именно, он не рассказывал – тема была ему неприятна, да я и не спрашивал. Он просто намекал, что ему сложно меняться сменами и «ломать» свой график.

Тонечка Воробьева шла на работу, я шел домой. Зачем ей понадобилось приходить так рано, было понятно – она хотела встретиться со мной.

Я увидел ее почти на самом выходе из леса не так уж далеко от того места, где, в порыве страсти она потеряла золотой кулон. Он и в этот раз украшал ее шею.

Мы встретились, и нам обоим сразу стало понятно: в наших отношениях произошли перемены.

«Условности, условности и еще раз, условности, – подумал я. – Все это условности. Ночь, проведенная с Аней, не могла пройти для всех нас бесследно».

А моя интуиция подсказывала большее: по крайней мере, я, всегда беззаботно стремившийся к новизне, к обновлению ощущений получил их такую порцию, что почувствовал «отравление» от переизбытка.

Но я так не хотел охлаждения отношений с милой и такой привычной еврейской девушкой Тонечкой Воробьевой. И я еще не готов был осознать, что это неизбежно, если я действительно не хочу зла ее сестре Ане. Поэтому я обнял мою Тонечку, притянул к себе и нежно поцеловал. И поцелуй этот я оценил уже не так, как раньше. Я уже имел возможность сравнения…

Тонечка вела себя совершенно по-прежнему, и мне от этого становилось намного легче. Таким образом, она как бы брала на себя большую часть ответственности за то, что с нами троими происходило.

– Женька, – сделала Тонечка испуганные глаза, – от тебя пахнет! Ты пил что ли?

Я улыбнулся:

– Совсем немного, радость моя, не тревожься. Просто никак расслабиться не мог.

– Понятно, – протянула моя милая заговорщица, изображая небольшое недовольство.

Я провожал Тонечку, идя в обратную сторону. Она ничего не спрашивала про нашу с ее сестрой ночь, не решалась. Я понял, что инициативу должен проявить я.

– Ты чего так рано сегодня?

Тонечка с пару секунд помолчала, а я заметил ее волнение.

– Я знаю, – продолжил я, – что Исаев закупает очень дорогое оборудование, пресс для стружки и еще что-то… Вы вчера по этой теме уезжали в Москву?

– Да… – думая о чем-то другом, неопределенно сказала Тонечка. – Исаев вообще расширяться хочет. Наш бизнес процветает!

– Тонечка, радость моя, – взял я обычный свой тон, – но ведь ты же не только про это хочешь рассказать!

И, не дав ей ответить, вновь притянул к себе ее кудрявую головку, нежно поцеловал, используя при этом наш условный поцелуй, обещающий согласие на самые решительные действия.

– Щекотно! – заиграла Тонечка плечами. – Женька, давай не сейчас. Я действительно должна быть рано.

Я глядел в ее распахнутые глаза, немного испуганные, немного тревожные и понимал, что все нормально, что ничего страшного не происходит. Тонечка откинулась назад (мои руки крепко держали ее за талию), и смотрела не меня. Она улыбалась, и столько задора было в этой улыбке, столько озорства, что я полностью расслабился.

– Какая же ты у меня красавица, Тонечка! – абсолютно искренне восхитился я, – обалдеть!

– Правда? – лукаво приняла она мой комплимент.

– Правда! – продолжал восхищаться я.

Тонечка тоже расслабилась, и это было заметно.

– А как же наша Анечка? – уже не просто лукаво, а с выраженным озорством в голосе спросила она?

– Да! Примерно тем же тоном ответил я. – Как же наша Анечка?

Тонечка спохватилась, как-то совсем по-детски сжала губки и втянула голову в плечи.

– Женька! Ты представляешь, Анька ходит странная такая, все время улыбается и… ничего не рассказывает! Вообще ничего! И это мне-то! Что ты с ней сделал? Что вы там проделывали?

Я отпустил Тонечку из своих объятий, отошел назад на один шаг, и, принимая детское поведение моей прелестницы, театрально выражая застенчивость, потупил взор и «посверлил» мыском ноги землю, а пальчиком свою ладонь глупо ответил:

– А я больше не буду!

Тонечка звонко рассмеялась – прежние отношения восстановились, тревожные мысли, совсем расстроившие меня ночью, почти полностью прошли.

Закончив эту ласковую игру, подаренную нашим детством, Тонечка стала серьезной. Она приблизилась ко мне, заглянула в мои глаза