— А когда?

— Когда мы поедем на конкурс, и я сумею окончательно разоблачить Винтеркорна. Сама подумай, — он сделал глоток кофе, и я придвинула свою чашку к себе просто чтобы занять руки. — Я подозреваю, что короля и принца собираются убить. А у людей, которые строят такие планы, обычно очень много вариантов. Ты не единственное оружие. Ладно, хорошо, опустошим тебя — но кто знает, кого еще тогда вынут из сундука. Надо ломать не кукол, а руки кукловода.

Я понимающе кивнула. В носу стало щипать. Где-то очень далеко студенты гуляли по коридорам с гитарами, песнями и карамельными яблоками, и мир был огромным, веселым и счастливым. А мы с Джоном сидели на кухне, и это было наше маленькое счастье на двоих.

Я точно знала, что это оно. И мне было неловко, стыдно и очень радостно, словно осенний тоскливый дождь вдруг превратился в апрельский, теплый, и я стояла под ним, заливаясь смехом и жмурясь от выходящего солнца.

— А потом? — спросила я. — Что будет потом?

Мне было страшно услышать ответ — но Джон просто произнес:

— Будешь и дальше работать в академии. Если ты, конечно, не против. И если мы оба выживем.

В коробочке лежали печенья в виде летучих мышей; я взяла одно и сказала:

— Тао ведь на самом деле любит миррин Анжелину. А мы все над ним смеялись.

Джон усмехнулся.

— Я, честно говоря, тоже думал, что это дурь. Но отдать свою магию это примерно то же, что отдать руку или ногу. Значит, это настоящее.

— А вы кого-нибудь любили, мирр ректор? — спросила я и тотчас же прикусила свой трепливый язык и мысленно закатила себе оплеуху. Есть вещи, о которых не стоит спрашивать — даже если ты вот так хорошо сидишь с человеком на кухне за чашкой кофе, даже если он тебе…

Так, все. Хватит.

— Да, когда-то давно, — признался Джон. — Я любил свою однокурсницу, Огастас узнал об этом и пообещал спустить с меня семь шкур.

— Почему? — удивилась я. Джон лишь вздохнул.

— Потому что он хотел, чтобы я стал ректором Королевской академии и не тратил время на такие пустяки, как отношения. Я, естественно, взбунтовался. В открытую заявил, что женюсь сразу же после сессии. А потом… — он сделал паузу, отпил кофе и продолжал: — на одном из практических занятий мое заклинание едва не сделало ее калекой. Это было словно знак. Нельзя любить кого-то, если можешь причинить ему страдания, даже случайно. Хотя бы намек на них.

Мне вдруг подумалось, что он уже жалеет о том, что начал отвечать на мои вопросы. Есть вещи, о которых лучше не вспоминать, к которым лучше не притрагиваться — а я сунула руки как раз к такой вот истории. Она была далеко и глубоко, она отболела и заросла травой — но она все-таки была.

— Простите меня, — искренне сказала я. — Мне не следовало о таком спрашивать.

Джон только рукой махнул. Взял печенье из коробки.

— Почему бы нет? Сегодня все думают о любви. Тао Вань нам ее показал. Теперь вот буду думать, как написать об этом чинскому императору. Он отправил сюда сына, чтобы тот стал волшебником, а получит принца без капли магии и с женой впридачу.

— Думаете, миррин Анжелина примет его предложение?

— Да примет, конечно. Я не знаю, кем надо быть, чтобы не принять.

Мне вдруг представилась девушка — стройная, порывистая в движениях, золотоволосая. Она давным-давно закончила учебу, уехала из академии, работала, вышла замуж — возможно, иногда вспоминая своего однокурсника Джона Холланда и думая о жизни, которая у них так и не случилась.

— Можно быть ректором и все равно любить кого-то, — негромко сказала я. — Это ведь не мешает. Вы могли бы быть совсем другим…

Джон вопросительно поднял бровь. Нет, я не раздражала его — скорее, забавляла.

— Не имеет значения то, что было раньше, — ответил он. — Прошлое уже прошло. Важно только то, что будет. Что мы выстроим своими руками.

Мне сделалось холодно — и тело тотчас же окатило таким жаром, словно меня бросили на сковороду в раскаленное масло.

— А что будет? — едва слышно спросила я. Джон протянул мне печенье и ответил:

— А это мы увидим после конкурса, миррин Майя. Угощайтесь!

* * *

— Ужасно. Просто ужасно. Эта чужая магия во мне похожа на какой-то жир. Удивляюсь, как меня не тошнит от нее.

Несмотря на то, что у нее все еще кружилась голова, а ноги были слабыми, Анжелина не стала отменять ни лекций, ни семинаров, ни нашей с ней тренировки. Тао, которому занятия теперь были не нужны, ходил за ней, словно верный оруженосец, поддерживал под локоть и даже порывался накормить с ложечки — Анжелина гневно оборвала эту попытку, напомнив, что она не дитя и не инвалид.

— Зато вы живы, миррин Анжелина, — я вдруг подумала, что очень рада видеть ее живой и почти здоровой, несмотря на то, что сначала она не пришлась мне по душе. Теперь Анжелина мне нравилась — своей решительностью, смелостью, обаянием.

— Это да, — Анжелина вздохнула, и Тао тотчас же подставил ей стул и с невыразимой осторожностью помог присесть. — Ладно, поехали. Я буду швырять в тебя уже не шары, а заклинания. Самые разные, не смертельные, но неприятные. Твоя задача — не уклоняться от них, а привести разум в полное спокойствие. Заклинания настроены так, что если ты достигнешь равновесия, они тебя не поразят. Понятно?

— Попробую, — вздохнула я, понятия не имея, как это сделать. Будешь тут спокойным, когда в тебя летят чужие чары. Тао аккуратно снял с плеча своей богини невидимую пылинку и негромко произнес:

— В Чинской империи равновесие разума достигают полным удалением мысли. Попробуй просто ни о чем не думать.

Анжелина сердито покосилась в его сторону, но было видно: она думает о чинском принце и уже достаточно расположена к нему. Тао был прав: пока его любви хватит на двоих, а там и в Анжелине проснутся чувства. После того, что сделал Тао, они проснулись бы и в статуе.

— Легко ни о чем не думать, когда голова пустая, — проворчала Анжелина, и на ее ладони загорелся золотистый шарик: ожило первое заклинание. — Вперед.

Я закрыла глаза. Ни о чем не думать — легко сказать! В голову сразу же полезли десятки мыслей. Чем, интересно, сейчас занят Винтеркорн? Он, кажется, совсем утратил ко мне интерес — сидит в библиотеке с книгами по