Мартен подошел к дверям гостиницы и знаком подозвал меня. Что-то важное. Иногда просто становится понятно. Я спрыгнул с седла. Прогулка после долгого времени, проведенного в седле, окрашивает новыми красками самые простые вещи, хотя бы на тот миг, в который мышцы ног вспоминают о собственном существовании. Я решил медленно пересечь площадь. Что-то подсказывало мне, что это будет короткая прогулка, но она завела меня далеко.

Мартен наклонился поближе.

— Думаю, ей пришла пора. С Сарой было так же.

— Она не может подождать? Придержать его?

— Так не бывает, Йорг.

Слабая тень улыбки.

— Черт. — Я повысил голос. — Хочу, чтобы охрану гостиницы усилили. Перекройте все входы.

Я вгляделся в окошко. Миана полулежала в кресле, Катрин стояла неподалеку от меня и все загораживала. Я не хотел входить. Было время, когда я с радостью обнаруживал, что что-то все еще пугает меня. Шли годы, и я находил новые источники беспокойства. Удовольствие обратилось в отчаяние. Похоже, у мужчин больше поводов для страха, чем у мальчишек.

Я вернулся к Оссеру. Макин, который уже успел позаботиться о своей лошади, подошел к нам вместе с Кентом.

— И много ли там нежити, канцлер Гант? — спросил я.

— Слышал, во всем мире их семь, — ответил Кент, косясь на епископа, возносящего молитвы над грудой кож. — И этого предостаточно.

— Может, и семь, — сказал Оссер. — У епископа есть список из семи имен, написанных сестрами ордена Хельска.

— Я думал, папесса велела уничтожить всех провидцев. Она сказала, монастыри выстроили не для того, чтобы укрывать ведьм.

Мне запомнился этот декрет — пример того, как далеко может зайти Ватикан, чтобы избежать нежелательных фактов.

— Ее святейшество потребовала ослепить сестер Хельска, — сказал отец Гомст, который то ли завершил, то ли бросил свои молитвы. — И их ослепили. Но видения не прекратились.

Взгляд в окно гостиницы — но я увидел только Мартена, который смотрел на улицу. Катрин ходила по комнате с тазом горячей воды и полотенцем на руке, то и дело исчезая за широкими плечами Мартена.

Райк вернулся на центральную площадь, неся под мышкой черный дубовый ящик, полный до краев серебряными украшениями и тонкими шелками. Гвардейцы, расставленные на стратегических позициях, смотрели на него неодобрительно, но никто не рискнул принять меры. Невзирая на золотые доспехи, я бы удивился, если бы профессиональный солдат отказался от богатой добычи при обыске Готтеринга. В любом случае, что-то здесь было не так. Я поджал губы и нахмурился.

— Брат Райк.

Он подошел, мрачный, несмотря на ценные приобретения.

Я протянул руку и ухватил кусок шелка ярко-оранжевого цвета, который мне до сих пор не попадался.

— Дались тебе эти тряпки, Райк. Не припомню, чтоб ты хоть раз покинул горящее здание без куска краденой ткани. Что-то ты недоговариваешь, а? — Райк в платье — наверное, не менее гнусная картина, чем куча кож. Но дело не в этом. Ответ пришел мне в голову. — Ты же можешь унести больше.

Когда я последний раз видел, чтобы Райк прекратил мародерствовать, даже если уже не мог просто физически унести столько?

Райк пожал плечами, сплюнул и покраснел.

— Мне хватит.

— Да никогда тебе не хватит, брат Райк.

— Это глаза. — Он снова сплюнул и принялся привязывать ящик к седлу. — Ладно пальцы, но глаза — они не выглядят мертвыми.

— Какие глаза?

— В каждом доме. — Он покачал головой и затянул второй ремень. — В ящике с вилками и ножами, на полке в буфете, за банками в погребе, повсюду, куда можно заглянуть в поисках чего-то стоящего. Мне они не нравятся.

Он затянул последний ремень.

— Глазные яблоки? — спросил Макин.

Райк кивнул, и я невольно вздрогнул. Несомненно, их вынули так же аккуратно, как сняли кожу. Думаю, меня нервировала именно эта аккуратность. Я видел, как ворон выклевывает глаз из почерневшей головы, и спокойно продолжал при этом есть. Но в том, как действовала нежить, было что-то противоестественное.

Мартен вышел из гостиницы — его выгнала Катрин. Я на миг растерялся. Можно ли доверить ей одной моего ребенка, коль скоро она обвиняла меня в смерти племянника? Может, она спасла Миану от ножа убийцы лишь для того, чтобы отнять жизнь у моего новорожденного сына? Я отбросил эту мысль. Месть — это мое искусство, не ее.

Мартен остановился рядом со мной и Райком, не замечая нас, глядя на кучу кож с разинутым ртом, из которого готов был вырваться вопрос, но не вырвался.

Я пожал плечами.

— Люди сделаны из мяса. Нежить любит играть с кусками. В лавке мясника я видел и похуже. Черт, я видел и гаже этого — то, что люди делают с пленными.

Это, последнее, было ложью, но правда состояла в том, что людей от подобных деяний удерживала не совесть, а лишь то, что они не были столь же искусными мясниками.

Я смотрел на Райка, а не на Мартена. Ничто естественное не пугало Райка. Что-то могло обратить его в бегство, но уже на бегу он впадал в ярость и планировал мщение. Я видел, как он в ужасе удирает от призраков и нежити. Пальцы и глазные яблоки, разбросанные в домах горожан, — этого было недостаточно. Я видел, как он берет в руки и то и другое, не заботясь о том, закончили ли ими пользоваться предыдущие владельцы.

Мой взгляд упал на кучу кож — показалось, что они шевелятся.

— Сожгите это, — сказал я. — Думаю, больше они не понадобятся.

Я ушел в гостиницу. Время переступить этот порог.

— Проклятье! Йорг, какого черта ты пропадаешь? — Процедила Миана сквозь мелкие белые зубы.

Я всегда говорил, что личико у нее хорошенькое, а рот грязный. И потом, по слухам, самые благовоспитанные барышни при родах ругаются, как извозчики. Какие она могла найти слова, когда ее распирало изнутри? Странно, мы рождаемся под проклятья наших матерей, а потом они вдруг решают, что у детей нежные уши и им можно слышать лишь то, что не стыдно сказать в церкви. Я прикрыл за собой дверь, оставив небольшую щель.

В гостинице пахло древесным дымом, горячо, душно, были и другие запахи, старые, менее приятные — запахи убийств, совершенных здесь накануне.

— Боже правый! — выдохнула Миана, сплюнула и обхватила себя руками. Она лежала в большом кресле, заваленном подушками. На коже выступил пот, шея напряглась. — Я не хочу рожать здесь. Не здесь.

Катрин бросила на меня взгляд поверх груди Мианы. На стенах были бурые потеки там, где лишенные кожи тела коснулись грубо оструганных брусьев.

Я не хотел, чтобы мой ребенок родился в пути. И так-то жизнь не слишком удобна, особенно для того, чтобы появляться на свет, пусть даже при наличии золоченой кареты и столь же богато украшенной Гвардии. А в этой деревне мертвецов были предзнаменования похуже. Я подумал о Дегране — маленьком, хрупком, сломленном — в своих руках. Нежить захватила Готтеринг, а Миана вот-вот родит.