носа на площадь – меньше всего ей хотелось попадаться на глаза бывшему возлюбленному. Когда-нибудь, когда чувства улягутся, они встретятся и поговорят, но сейчас до этого далеко. К тому же Хульде не хотелось ни отвечать на пытливые вопросы Берта, ни терпеть его жалостливые взгляды. А дома, как паук в паутине, сидит госпожа Вундерлих, которая только и ждет возможности, чтобы устроить Хульде допрос о ее личной жизни…

Некоторое время Хульда бесцельно каталась по улицам, надеясь, что путающиеся мысли сложатся в единую картинку. Потом остановилась у одного из торговых автоматов марки «Империал», которые предлагали голодным прохожим быстро и дешево набить желудок, и съела сосиску с горчицей: еда всегда помогала девушке думать.

Хульда как раз облизывала пальцы, когда взгляд упал на телефонную будку. Сине-желтая, она стоял себе посреди тротуара, и внезапно Хульда с поразительной ясностью поняла, что делать. Вошла в будку, бросила в автомат монету, сняла телефонную трубку и сказала телефонистке, с кем ее соединить.

– Комиссар Норт, Главное полицейское управление, – вскоре ответил комиссар своим мужественным голосом.

Сердце Хульды сердце сделало кульбит.

– Кто спрашивает? – нетерпеливо спросил он.

Она взяла себя в руки.

– Э… Хульда Гольд, – сказала она. – Акушерка.

– Можно подумать, я не знаю, – тепло ответил комиссар. – С вами все в порядке?

Хульда почувствовала, как по спине пробежала легкая дрожь.

– Да, спасибо. Я просто хотела…

– Если вы насчет вчерашнего, то я не собирался…

– Нет-нет, – быстро перебила Хульда, – я звоню по поводу дела.

– Вот как.

С другого конца провода холодным потоком хлынуло разочарование, но потом комиссар снова взял себя в руки.

– Пожалуйста, продолжайте. – Его тон стал деловым.

– Рита Шенбрунн, – сказала Хульда и, глубоко вздохнув, выпалила: – Между вами есть связь, верно?

Комиссара выдала крошечная заминка, пусть даже он попытался все отрицать.

– С чего вы взяли?

– Вы узнали что-то, что хотите сохранить в тайне. Вот почему вы пренебрежительно относитесь к расследованию. Вот почему вы ведете себя так… странно.

– Я не веду себя странно! – Комиссар повысил голос, но быстро взял себя в руки. На заднем плане послышался шорох двери. – Послушайте, я сейчас не один. Мой коллега…

– Ясно-ясно, – торопливо сказала Хульда.

Она чувствовала, что комиссар готов поделиться с ней своим секретом, но если сейчас позволить ему сорваться с крючка, то у него будет время передумать.

– Я задам вам несколько вопросов, а вы просто отвечайте «да» или «нет», – велела она. – Вы говорили, что воспитывались в детском приюте.

– Да, – глухо отозвался комиссар.

– И не знали свою мать?

– Да.

– Но недавно вы кое-что обнаружили, и у вас появились подозрения относительно вашего происхождения?

После долгой паузы, во время которой Хульда бросила в автомат еще одну монетку, комиссар произнес:

– Да.

Теперь Хульда была уверена в своих выводах.

– Вы думаете, – она прищурилась, прижав к уху телефонную трубку, – что Рита Шенбрунн – ваша мать?

На линии повисла тишина.

Не смутившись, Хульда продолжала:

– И вам стыдно признаться в этом перед коллегами, особенно перед вашим безупречным господином Фабрициусом?

Комиссар не отвечал, на другом конце провода слышалось лишь его дыхание и отдаленный стук пишущей машинки. Но Хульда уже знала ответ.

– Спасибо, – поблагодарила она. – Это все, что я хотела спросить.

– Вы странная женщина, – наконец произнес Карл. В его словах прозвучали боль и восхищение одновременно, и Хульда решила сосредоточиться на восхищении, игнорируя все остальное.

– Благодарю, – отозвалась она. – Это пока все. Я обещаю вам, что буду осторожна.

– Ну-ну, – усмехнулся Карл.

– Вот увидите! И еще, комиссар: мы обязательно выясним, правы ли вы.

Хульда повесила трубку, не дожидаясь, пока комиссар Норт заведет привычную шарманку о том, чтобы она держалась подальше от расследования. Ей казалось, будто гора упала у нее с плеч. Странное поведение комиссара, его резкая манера общения, противоречивые сигналы – все теперь вставало на свои места. Они не имели никакого отношения к ней, Хульде Гольд! Она испытывала невероятное облегчение, но одновременно с тем – и жалость. Временами Хульде хотелось забыть о своем прошлом, но она понимала, как это, должно быть, мучительно – не знать, кто ты и откуда, своих корней и жить, словно человек без тени. А теперь, когда комиссар узнал тайну своего происхождения, его снова ждали неприятные известия. Если он прав, то его мать сейчас лежит в общей могиле для бедных. Она утонула, возможно, ее убили. Она была вынуждена отказаться от своего ребенка, и жизнь у нее была тяжелой. Хульда сглотнула: сочувствие к незнакомой женщине сжало сердце, как холодный кулак. Как бы она хотела, чтобы у Карла Норта была возможность посмотреть матери в глаза, поговорить с ней, может быть, понять, почему она оставила его! За последние годы Хульда повидала достаточно и понимала: жизнь – не сказка и примирение в таких случаях случается редко. Но если Рита и правда была матерью Карла Норта, то отныне на нем будет лежать еще одно бремя – сознание того, что родившая его женщина была глубоко несчастна.

«Что ж, – подумала Хульда, – любая определенность всегда лучше неизвестности». Она твердо вознамерилась наконец выяснить, кем была эта Рита, чья смерть внесла столько сумятицы в жизни живых.

Сквозь сгущающиеся сумерки Хульда повела свой велосипед к каналу. Набережная Шенеберга, сливающаяся здесь с набережной Лютцовуфер, манила к себе низко свисающими ветвями серебряных лип и тихим журчанием воды. Стоял душный теплый вечер, тучи низко висели над городом, готовые вот-вот пролиться дождем.

Хульда бросила велосипед на траву, села на край берега и скинула туфли, наслаждалась ощущением земли под босыми ногами. Потом задумчиво посмотрела на воду.

На противоположном берегу возвышался комплекс Бендлерблок, где, как знала Хульда, располагались штаб-квартиры рейхсвера и рейхсмарине. Там же находился кабинет министра рейхсвера Отто Гесслера.

Хульде вспомнился рассказ Берта о неудавшемся антиреспубликанском путче, который два года назад совершили повстанцы во главе с монархистом Вольфгангом Каппом. Говорят, командующий сухопутными войсками рейхсвера отказался защищать правительственное здание и стрелять по войскам путчистов, потому что «рейхсвер не стреляет в рейхсвер». Понятия чести и храбрости укоренились в сознании генералов глубже, чем солидарность с рейхсканцлером.

Несмотря на это, переворот был предотвращен всеобщей забастовкой. В знак протеста против путчистов рабочие единодушно выходили на улицы. Поезда не ходили, почта не работала, в Берлине не было ни электричества, ни воды, ни телефона. Даже газеты, и те не печатались – беспрецедентный случай в столице печатных изданий! Бедняга Берт тогда чуть с ума не сошел. Наконец Капп и генерал рейхсвера Лютвиц сдались, их заговор провалился. Но при мысли о нерешительности рейхсвера у Хульды возникало ощущение, что, несмотря на новую форму правления, в сознании большинства людей