Непременно пойду, сказал он себе, хотя где-то в глубине души знал, что не пойдет. А тянет… Теперь-то он понял, чего она хотела от него. И мучает его не столько желание, сколько любопытство, его и влечет к ней и что-то отталкивает.

С каждым шагом, приближающим к ее дому, он все больше терял смелость.

Жена солдата с ребенком. В один прекрасный день муж вернется домой…

И вот Вальтер у ее подъезда.

Дверь была открыта, но он так и не решился войти.

На обратном пути он долго околачивался у вокзала Берлинер Тор. Поезда проносились в ту и другую сторону. С грохотом мчались трамваи, и пыхтели на подъеме грузовики. Если бы она не была такой насмешницей, не смотрела на него с такой обидной иронией…

Он и высмеивал себя и проклинал свою нерешительность, но… все же направился к кассе, где ему закомпостировали сезонный билет.

Вот он уже на перроне, а все еще колеблется.

Но поезд подошел — и он вскочил в вагон.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

I

Инспектор Пауль Папке, все еще весьма представительный мужчина, несмотря на мешки под глазами и поседевшую бородку, в один солнечный июльский день явился к Фриде Брентен. Он протянул ей пучок красных и белых гвоздик.

— Глубокоуважаемая! Белое и красное — цвета нашего города! Разрешите! — Он шаркнул ножкой.

Удивленная Фрида растерялась от неожиданности. Пауль Папке положил на стул, рядом с шляпой, трость с резным набалдашником в виде собачьей головы, снял летние желтые перчатки и сел.

— Ну, милая, славная, фрау Брентен, как живем? Все время собирался зайти, да ведь всегда что-нибудь мешает. Работаю — до изнеможения. Но все это пустяки. Главное, что с Карлом? Я очень беспокоюсь. Он не пишет. И вы, мой друг, не приходите. Что же это?

Он вскочил, вытаращил глаза и крикнул:

— Что-нибудь случилось?

Фриду Брентен, которая безмолвно смотрела на Папке, соображая, что его привело сюда, не так-то легко было морочить. Она не поверила ни одному его слову и меньше всего тому, что он умирает от беспокойства о Карле. Она спокойно ответила:

— Нет, ровно ничего не случилось! Карл все еще в Нейстрелице, и нет никаких оснований тревожиться. По крайней мере — пока.

— Ну, слава богу! — С громким вздохом облегчения Папке опустился на стул.

Последовало принужденное молчание.

Оба старались начать разговор, и оба не знали, о чем говорить. Особенно неприятны были эти неловкие секунды для Папке. По его бегающему взгляду видно было, что он судорожно силится завязать беседу. Он откашливался, теребил перчатки и наконец начал:

— Да, что я хотел сказать…

Он, по-видимому, все еще не знал, что сказать, но продолжал все оживленнее:

— У меня, видите ли, несравненная фрау Брентен, разные планы. Всякие, знаете ли, мысли бродят в голове. Особенно с тех пор, как у меня побывал Карл. И в тот раз, когда вы… ну, насчет золотых монет… тогда я при всем желании не мог их дать. Не было у меня, да и сейчас — и в помине нет. А там, где ничего, ровнехонько ничего нет, там, как известно, сам кайзер ничего не возьмет. Но… Знаете ли, я давно уже ломаю себе голову: как же помочь Карлу? Не верю, что он себя хорошо чувствует в армии, хотя он и пытался меня убедить в этом. Нет, не верю. Я ведь Карла знаю. Ему нужна волюшка, он узды не терпит… А вы, может быть, считаете, что ему в Нейстрелице хорошо?

— Нет, не считаю.

— Вот-вот. И я совершенно того же мнения. Карлу меня не провести. Конечно, заслуживает всяческой похвалы, что он столь мужественно мирится с необходимостью. Но это не значит, что он там хорошо себя чувствует. Стало быть, как я уже сказал, у меня есть кое-какие планы. Удастся ли их выполнить? Бог ты мой, да разве можно сказать это с уверенностью? Но он мне нужен… то есть мог бы понадобиться… Короче говоря, я попробую вытребовать Карла для себя, для моего театра. Получить на него броню. Понимаете? Мне нужен дельный костюмер для наших хористов. Карл уже набил себе руку, он это дело знает, и работник он добросовестный. Как вы думаете, согласится он, чтобы я нажал кое-какие кнопки?

— О да, в этом-то я уверена.

— Отлично. Значит, я сделаю все, что можно. Даю слово, дорогая фрау Брентен. Надеюсь, вы меня знаете. Попытаемся спасти Карла.

— Ну, спасти! Не в такой уж он опасности.

— Не говорите, дорогая моя. На войне никогда не знаешь, что тебя ждет: не успеешь оглянуться, как беда на пороге.

— Да, пожалуй, что так.

Папке поднялся. Он встал во весь рост перед маленькой, на две головы ниже его Фридой и, схватив ее за руку, сказал решительно:

— Значит, договорились! Напишите Карлу! Спросите у него. А уж о дальнейшем я постараюсь. — И он откланялся.

У дверей, однако, остановился и, вернувшись назад, сказал:

— Да, вот что я хотел еще спросить: вы все еще регулярно посылаете Карлу сигары?

— Не скажу, чтобы уж очень регулярно. Сигар почти нет. По временам приходится даже закрывать лавку.

— Но нельзя же, дорогая, оставлять его без всякой помощи!

— Не беспокойтесь, господин Папке. Не оставлю.

— Вот и хорошо. А скажите, нельзя ли и мне приобрести сколько-нибудь?

— Конечно, господин Папке, отчего же!

— Великолепно! Мне хотя бы десятка два, у меня как раз сейчас кризис с сигарами. Но что-нибудь приличное, что можно с удовольствием покурить.

Он пришел с посулами, а ушел с сигарами.

Однажды почтальон принес открытое письмо от Хинриха и Мими — так называемую художественную открытку.

Мими спрашивала невестку, как живется ей и детям. Как с питанием? У них, Вильмерсов, есть еще немного капусты — обыкновенной и савойской; если Фриде это может пригодиться, пусть при случае заедет. Оба шлют сердечный привет и были бы рады весточке о Карле.

Вальтер сказал:

— Ну, мама, все понятно. Им нужны сигары. А нам они из милости сунут в руку капустный кочан.

— Да чтобы я к ним пошла! Не дождутся! Если они не найдут дороги к нам, пусть сидят там, где сидят.

II

И жизнь продолжала идти своим размеренным, усталым шагом. Для Фриды Брентен это означало — носиться по городу, стоять в очередях, улещивать лавочников или продавщиц. Время от времени надо было сунуть горсть сигар угольщику Боккельману, чтобы он вспомнил об этом зимою, ибо от него зависело отпустить или не отпустить угля. Сплошь и рядом ей приходилось ломать свою