— Это я.

— Элтон Пенденнис, — сказал Пенденнис, протягивая Робин руку для пожатия. — Мы очень рады, что ты смог прийти.

Он обвел комнату сигарой, пуская дым, пока знакомил гостей.

— Это Винси Вулкомб. — Рыжеволосый мальчик, сидевший рядом с Пенденнисом, дружески помахал Робину рукой.

— Милтон Сен-Клауд, который обеспечивал нам музыкальное сопровождение. — Рыжеволосый, веснушчатый Сен-Клауд, который занял место перед пианино, лениво кивнул, а затем продолжил выводить беззвучную последовательность.

— А Колин Торнхилл — ты его знаешь.

— Мы соседи по Мэгпай-лейн, — охотно ответил Колин. — Робин живет в седьмой комнате, а я в третьей...

— Так ты говорил, — сказал Пенденнис. — Много раз, на самом деле.

Колин запнулся. Робин пожалел, что Рами не было рядом; он никогда не встречал человека, способного уничтожить Колина одним взглядом.

— Хочешь выпить? — спросил Пенденнис. На столе была собрана такая богатая коллекция спиртного, что у Робина закружилась голова от одного взгляда на нее. — Угощайся, чем хочешь. Мы никогда не можем договориться об одном и том же напитке. Портвейн и херес сцеживают вон там — о, я вижу, ты что-то принес, просто поставь на стол. — Пенденнис даже не взглянул на бутылку. — Вот абсент, вот ром — о, осталось только немного джина, но не стесняйся допить бутылку, она не очень хорошая. И мы заказали десерт в Sadler's, так что, пожалуйста, угощайтесь, иначе он испортится, если будет стоять в таком виде.

— Просто немного вина, — сказал Робин. — Если оно у вас есть.

Его коллеги редко пили вместе из уважения к Рами, и ему еще предстояло получить подробные знания о видах и марках алкоголя и о том, что выбор напитка говорит о характере человека. Но профессор Ловелл всегда пил вино за ужином, поэтому вино казалось безопасным.

— Конечно. Есть кларет, портвейн и мадера, если хочется чего-нибудь покрепче. Сигару?

— О, нет, ничего страшного, но мадера хороша, спасибо. — Робин отступил на единственное свободное место, неся очень полный бокал.

— Так ты — баблер, — сказал Пенденнис, откинувшись на спинку стула.

Робин потягивал свое вино, стараясь соответствовать вялости Пенденниса. Как можно сделать так, чтобы такая расслабленная поза выглядела так элегантно?

— Так нас называют.

— Чем ты занимаешься? Китайский?

— Мандарин — моя специальность, — сказал Робин. — Хотя я также изучаю сравнение с японским и, в конце концов, санскрит...

— Так ты, значит, китаец? — Пенденнис надавил. — Мы не были уверены — я думаю, что ты похож на англичанина, но Колин поклялся, что ты восточный.

— Я родился в Кантоне, — терпеливо сказал Робин. — Хотя я бы сказал, что я тоже англичанин.

— Я знаю Китай, — вмешался Вулкомб. — Кубла Хан.

Наступила короткая пауза.

— Да, — сказал Робин, задаваясь вопросом, должно ли это высказывание что-то значить.

— Поэма Кольриджа, — уточнил Вулкомб. — Очень восточное произведение литературы. Но в то же время очень романтичное.

— Как интересно, — сказал Робин, изо всех сил стараясь быть вежливым. — Я должен прочитать его.

Снова наступила тишина. Робин почувствовал некоторое давление, чтобы поддержать разговор, поэтому он попытался перевести вопрос в другое русло.

— Так что — я имею в виду, что вы все собираетесь делать? С вашими дипломами, я имею в виду.

Они рассмеялись. Пенденнис положил подбородок на руку.

— Делать, — проговорил он, — это такое пролетарское слово. Я предпочитаю жизнь ума.

— Не слушай его, — сказал Вулкомб. — Он собирается жить в своем поместье и подвергать всех своих гостей великим философским наблюдениям до самой смерти. Я буду священнослужителем, Колин — солиситором. Милтон собирается стать врачом, если найдет в себе силы ходить на лекции.

— Так вы здесь не готовитесь ни к какой профессии? — спросил Робин у Пенденниса.

— Я пишу, — сказал Пенденнис с нарочитым безразличием, как люди, которые очень тщеславны, вываливают куски информации, которые, как они надеются, станут предметом восхищения. — Я пишу стихи. Пока что у меня мало что получается...

— Покажи ему, — крикнул Колин, как раз вовремя. — Покажи ему. Робин, это так глубоко, подожди, пока ты это услышишь...

— Хорошо. — Пенденнис наклонился вперед, все еще изображая нежелание, и потянулся к стопке бумаг, которые, как понял Робин, все это время лежали на журнальном столике. — Итак, это ответ на «Озимандиаса» Шелли,* который, как ты знаешь, является одой неумолимому опустошению времени против всех великих империй и их наследия. Только я утверждаю, что в современную эпоху наследие может быть создано надолго, и в Оксфорде действительно есть великие люди, способные выполнить такую монументальную задачу. — Он прочистил горло. — Я начал с той же строки, что и Шелли — я встретил путешественника из античной страны...

Робин откинулся назад и осушил остатки своей мадеры. Прошло несколько секунд, прежде чем он понял, что стихотворение закончилось, и требуется его оценка.

— У нас в Вавилоне есть переводчики, работающие над поэзией, — промолвил он, не найдя ничего лучшего.

— Конечно, это не одно и то же, — сказал Пенденнис. — Перевод поэзии — это занятие для тех, кто сам не обладает творческим огнем. Они могут добиваться лишь остаточной славы, переписывая чужие произведения.

Робин насмешливо хмыкнул.

— Я не думаю, что это правда.

— Ты не знаешь, — сказал Пенденнис. — Ты не поэт.

— Вообще-то... — Робин некоторое время возился с ножкой своего стакана, затем решил продолжить разговор. — Я думаю, что перевод во многих отношениях может быть гораздо сложнее, чем оригинальное сочинение. Поэт волен говорить все, что ему нравится, понимаешь — он может выбирать из любого количества лингвистических трюков на языке, на котором он сочиняет. Выбор слов, порядок слов, звучание — все они имеют значение, и без одного из них все рушится. Вот почему Шелли писал, что переводить поэзию так же мудро, как бросать фиалку в горнило.* Поэтому переводчик должен быть переводчиком, литературным критиком и поэтом одновременно — он должен прочитать оригинал достаточно хорошо, чтобы понять все механизмы игры, передать его смысл с максимально возможной точностью, а затем перестроить переведенный смысл в эстетически приятную структуру на языке перевода, которая, по его мнению, соответствует оригиналу. Поэт бежит по лугу без оглядки. Переводчик танцует в кандалах.

К концу этой речи Пенденнис и его друзья