— Ты слышала, что я сказал? — говорю я нетерпеливо.

— Да, — уныло произносит Луиза. — Я не против, чтобы ты отправился на встречу с девушкой в новом: это твоя одежда. — Улыбка у нее вымученная.

«Понятно, отчего у тебя мало друзей, если ты себя так ведешь», — думаю я.

Делаем заказ. Луиза открывает пачку сигарет и закуривает. Глубоко затягивается. Потом долго выдыхает: я слежу за длинной тонкой голубой струйкой дыма.

— Извини, Джим. Хочется, чтобы ты был только мой. Это может показаться эгоистичным, я понимаю.

— Это и есть эгоистично, — даю я отпор.

Она продолжает:

— Прошу тебя, мне не хочется, чтобы ты так думал. Мне противно, когда меня считают эгоисткой. Наверное, не все так хорошо в том, как я выгляжу… а я вовсе не из тех, кто считает, что быть привлекательной — это тяжкое бремя… но стоит повести себя определенным образом, как люди оказываются скорыми на суд, а это несправедливо. Мы все эгоисты, все хотим жить и поступать по-своему. И не имеет значения, хорошенькая ты или нет. Я знаю, люди думают, что порой я, должно быть, веду себя ужасно… То есть могла бы себя вести, будь я моделью или актрисой какой, только я ни то и ни другое… — И уже в который раз Луиза ловко меняет тему: — Знаешь, я в университете вкалываю вовсю. Дается мне трудно… само ничего не приходит…

В голосе ее мне слышится жалость к себе, горячая мольба посочувствовать ее настойчивости и упорству. Только хочется-то Луизе, чтобы кто-то гордился ею, а Алессандро, как мне представляется, принимает ее усилия как должное и не ценит ее прилежания либо в крайнем случае формулирует их как очевидное достоинство. У меня такое чувство, будто ей хочется, чтобы я показал, как горжусь ею, потому что помню, какой Луиза была когда-то, как мало склонности питала она к занятиям, да что там говорить…

— То, что ты делаешь, меня просто потрясает, — говорю я, стараясь не опускаться до снисходительности. — Это и без того сложно, а уж на другом языке…

Луиза, польщенная, кивает. Хорошо, что меня потрясает. Вот мы и снова встали на твердую почву. Тут и еда подоспела.

Прежде чем начать есть, она говорит:

— Ты меня понимаешь. — Это простая констатация, вовсе не комплимент, не похвала и совсем не подлежит отрицанию. И все же я говорю:

— Я в этом не очень уверен.

Луиза кивает:

— Приятно, когда тебя понимают. Хорошо чувствовать, что понимают. По-моему, такое бывает довольно редко. Для большинства людей, я хочу сказать, не только для меня. Я понимаю Алессандро, но он… — Она умолкает. Я бы объяснил недостаток чуткости у Алессандро различием поколений. Вряд ли когда-либо он признается, что не понимает Луизу. Я же, со своей стороны, не собираюсь выступать в роли третейского судьи в этой ситуации, поэтому ограничиваюсь замечанием:

— Уверен, что он тебя понимает.

Уже три часа. Мы поднимаемся на борт парома, идущего обратно в Неаполь. Морской ветер освежает наши лица. Луиза сбрасывает сандалии и кладет ноги на поручень. Ноги ее, стройные и сильные, я помню по прежним временам. Солнце слегка покрыло их загаром, придав коричневатый оттенок, от чего они стали еще более привлекательными. Снимаю туфли и кладу ноги рядом — бледные, едва не отражающие солнечные лучи. В сравнении с ее ногами они выглядят нелепо и даже отталкивающе.

— Ну и ножищи! — восклицает Луиза и, толкнув мою ногу пяткой, добавляет: — Тебе бы полицейским быть.

Меня так и подмывает сказать: «Ты же знаешь, что говорят про мужика с большими ногами», — но я-то знаю, что ей известно: применительно ко мне эта поговорка справедлива лишь отчасти. Я убираю ноги с поручней. Сидим молча, а Неаполь становится все ближе и ближе.

В порту Луиза желает мне провести приятный вечер с «той девушкой».

— Постараюсь, — говорю я, — но думать буду только о тебе.

— Надеюсь, — отвечает Луиза. — Кроме меня, ты не должен думать ни о чем.

Она сказала это весело, с широкой улыбкой и легким придыханием. Сценку разыгрывает: мы влюблены, но она замужем, я отправляюсь на встречу с другой женщиной, а ей все же хочется получить подтверждение моей любви. На деле-то гореть желанием надлежало бы ей. В моей жизни истинной страсти было так мало, что решимость моя оставаться безучастным к чарам Луизы тает без следа, и, чем больше она играет в любовь, тем сильнее во мне настоящее чувство.

Мы целуемся на прощание, я кладу руку ей на бедро, и Луиза льнет ко мне. Заигравшись, она сама себя обманывает. Инстинкт повелевает мне не упускать случая и дальше следовать ритуалу, что известен мне досконально: перемещаю руку на спину, покрепче прижимаю Луизу к себе. Думаю, она не будет сопротивляться. Однако, повинуясь здравомыслию, я мягко отстраняю Луизу и поднимаю руку, призывая такси. Луиза ничего не говорит, но по-прежнему стоит рядом не шелохнувшись. Подкатывает машина, я открываю дверцу.

Усаживаясь на заднее сиденье, она поднимает на меня глаза и спрашивает:

— Ты помнишь, как это было?

Я, склонившись, смотрю на нее предостерегающе, с видом строгого порицания: не стоит обращаться к прошлому, это чересчур опасно и может повредить нашей дружбе.

— Я знаю, что помнишь, — продолжает Луиза. — Всякий раз вспоминаешь, когда смотришь на меня, я же вижу. Женщина знает, когда она желанна. Я хочу сказать: по-настоящему желанна.

Никакие слова в голову не идут. Я легким толчком захлопываю дверцу машины и слышу через открытое окно, как Луиза на итальянском называет таксисту адрес. Еще миг — и след ее простыл, затерявшись в вихре неуемного неаполитанского уличного потока.

2

Если она и собирается прийти, то опаздывает. Минут на двадцать уже. Я стою в арочном проеме входной двери в «Кибер-Данте» с видом буржуа на отдыхе, с удовольствием проводящего время под солнцем, беспечного, расслабленного, такого же свободного от стеснений и тягот, как и покрой его одежды. Я исполнился средиземноморского умиротворения: не совсем абориген, но уж точно не какой-нибудь северянин, живущий среди измороси тумана. Если вселяется в вас ощущение сладострастия жизни, то потому, что для духовной близости здесь мало места — все заполнено чувственностью, торжествуют плотские наслаждения. Солнце и море действуют безотказно. Невзирая на сумрак, грохот и вонь большого города, неизменно и непреодолимо влияют они на местных жителей. Меняюсь и я под их воздействием. Даже укрывшись тут, в дверном проеме, в самом сердце старого города, я все равно чувствую себя человеком, бредущим по солнечному пляжу.

Я погружен в глубокую задумчивость, из которой меня резко выводит остановившийся рядом мотороллер «веспа». Это Джованна.

— Presto, — говорит она. — Presto.[53]

Я не двигаюсь, будучи не в состоянии сообразить, чего она хочет.

— Inglese! — резко выкрикивает Джованна и кивает в сторону свободного сиденья позади себя. — Presto!