* * *

И когда предатель Мурцуфл увидел, что французы совсем не собираются бежать, он остановил коня и возвратился к своим палаткам. А мессир Пьер Амьенский тут же выслал отряд оруженосцев к воротам, которые были поблизости. Он приказал разнести эти ворота в куски и открыть вход рвущимся в город пилигримам. И были разбиты большие железные задвижки и засовы, а к берегу с моря уже подошли крупные юиссье – суда, из глубоких трюмов которых по переходным мостикам, выброшенным через дверцы в задней части судов, французы вывели лошадей, вскочили на них и через раскрытые ворота с ходу ворвались в город городов. Незаконный император предатель Мурцуфл, увидев это, впал в такой страх, что оставил на холме все свои палатки и все свои сокровища и трусливо пустился наутек в город, который был очень велик и в длину, и в ширину. Так говорили, что обойти стены Константинополя – это все равно что пройти целых добрых девять, а то и все десять лье.

И город городов был взят.

Французы вошли в него.

Была полночь.

«…выступ стены, как горбатый клюв ворона.

Две галеры, отнесенные течением под отвесную стену, сцепились.

Ганелон провел ладонью по лбу. Царапина, полученная им еще в воде, кровоточила. Стоя над Алипием, бессильно, как тюлень, раскинувшимся на мокрых камнях, Ганелон зачарованно, как во сне, следил, как с бортов сцепившихся боевых галер в темную воду падают греки и латиняне. Кто-то вынырнул, цепляясь за крутящиеся под их руками обломки дерева, кто-то повис на поплавках, державших цепь, которая еще недавно преграждала вход в бухту. Из хлюпанья, стонов, ударов, свистков, стонов, злобных выкриков – из всего этого единого великого шума прорывались отдельные человеческие голоса.

Луна глянула в разрывы облачка, и черными вспухающими буграми нарисовались многочисленные дымы над городом, лениво расползшимся по холмам. Из дымов взлетали огненные головни и снопы искр. Полоска песка вдоль берега светилась. На мгновение стала видной гигантская статуя императора Юстиниана, как будто он сам шагнул к берегу. Ганелон, оглядываясь, стащил с плеч мокрый гамбезон – стеганую шерстяную рубашку, которую обычно поддевают под кольчугу, и выжал холодную воду на бледное лицо бывшего хозяина «Глории».

Алипий застонал и открыл глаза. Его тут же вырвало.

Никто до сих пор не видел вблизи такой ужасной битвы, подумал Ганелон.

Никогда лунный свет не охватывал такого чудовищно огромного поля битвы.

Боевые галеры, длинные и узкие, как хищные рыбы, ощетинившиеся, как колючими плавниками, веслами; тяжелые пузатые юиссье, приткнувшиеся к берегу и низвергающие по мосткам из своего чрева ржущих коней, кричащих оруженосцев и пеших рыцарей; еще более пузатые нефы, опутанные веревочными лестницами, по которым на длинные реи взбирались, как муравьи, пилигримы, чтобы с громким кличем «Монжуа!» прыгнуть на крепостную башню, – сражение за Константинополь было выиграно пилигримами, но оно еще не утихло.

В бледном свете, танцующем на воде, Ганелон различил длинную галеру дожа Венеции Энрико Дандоло. Ярко-алая праздничная освещенная факелами галера стремительно шла к берегу. Присмотревшись, Ганелон разглядел людей, стоявших под балдахином, раскинутым на корме. Угрюмо нависали над бухтой каменные стены, избитые ядрами, пускаемыми из камнеметов. Стоило галерам подойти близко, как со стен начинали изливаться струи черной тяжелой жидкости. Кривыми дугами они обрушивались на палубу неосторожной галеры, обрызгивали жалкие, разбегающиеся во все стороны фигуры, и тотчас судно заволакивалось мрачным дымом, сквозь который странно и неожиданно прорывался алый высверк огня. И надо всем этим молча стоял гигантский каменный император, как всегда, указывая рукой на восток. На этот раз император ошибся, мрачно подумал Ганелон. Император всегда считал, что самая грозная опасность Константинополю может придти со стороны сарацинов, но ошибся.

Ганелон перевел взгляд на Алипия:

– Ты можешь встать, грифон? У тебя больше нет ни команды, ни товаров, ни «Глории». Твое судно сгорело, а товары ушли на дно.

Грек простонал: «У меня теперь нет даже Константинополя».

– Так решил Господь.

Грузный Алипий попытался встать, его черные глаза были полны отчаяния.

– Но как? – воскликнул он, воздевая над собой руки. – Как столь немногочисленные латиняне могли войти в столь большой город? На каждого латинянина в Константинополе приходится даже не по тысяче, а может, по многу тысяч человек. Если бы каждый житель Константинополя просто взял в руку копье или камень… Как, азимит? Объясни. Я не понимаю. Как подлые латиняне могли войти в город?

– Господь милостив.

Алипий не отрывал непонимающего взгляда от чудовищного зарева, все ярче и выше встающего над Константинополем.

– Посмотри на стену, азимит. Нет, выше. Там, там… Еще выше… Что так странно выступает из стены?

– Это каменное ядро.

Алипий простонал: «Ядро? Оно влипло в камень?»

И вдруг заохал, завздыхал, оглаживая мокрые плечи:

– Ты прав. Идем. Мы можем не понравиться тем, кто скоро сюда явится. – И заспешил, засуетился, перехватив угрюмый взгляд Ганелона. – Идем! Я доведу тебя до некоего искомого места, но потом ты меня отпустишь. Ты же знаешь теперь, почему тебя отправили именно на «Глорию». Теперь ты знаешь, кто должен был указать тебе путь в Константинополе. Отец Валезий дал мне денег и сказал: ты доведешь латинянина по имени Ганелон до некоего искомого места, а потом он тебя отпустит. Он именно так сказал, Ганелон. Он это правда сказал, я ему верю, у него глаза не отражают света. Отец Валезий дал мне денег и предупредил, что, помогая тебе, я могу потерять корабль. И вот я потерял «Глорию». К кораблю привыкаешь, как к лошади.

– Алипий – твое настоящее имя?

– Другого у меня никогда не было.

– Тогда скажи. Если ты знал, что на борт «Глории» поднялся именно тот человек, которого ты ждал… Тогда зачем, Алипий, ты позволил своим грязным матросам обижать меня и запереть в клетку?

– Иначе они бы нас убили.

– Они и так могли нас убить.

– Нет, – возразил грек. – Я специально закрыл тебя в клетке. Когда человек заперт, его можно дразнить, унижать, но никому в голову не придет убить человека, если он заперт в клетке.

Над городом вновь поднялось яркое пламя, а затем долетел приглушенный гул сильного взрыва. Алипий даже топнул ногой. Он даже взвыл негромко. Он теперь видел, что город городов горит весь – от Влахернских ворот до ворот святой Варвары. Клубы черного дыма и яркого пламени поднимались над Петрионом, застилали церковь Христа Вседержителя, густо укутывали холм Акрополя. В бледном ужасном свете луны страшно взбухали, сталкиваясь друг с другом, клубы жирного дыма. Алые змейки ползли по склону холмов. Наверное, там горел сухой вереск.

– Смотри, – указал пальцем грек. – Там, где пока не видно огня, в той темной части города находится район Кира. Там на площади Амастриан стоит мой дом. Может, он еще не разрушен. – Он тяжело вздохнул и потянул Ганелона за рукав. – Идем! Я укажу тебе искомое место. Я укажу его и сразу уйду, потому что отец Валезий обещал, что ты отпустишь меня. Идем же, идем. К утру латиняне рассеются по всему городу. Похоже, Господь не собирается останавливать этот ужас…»