Это случилось днем, когда солнце золотило волны и от песка поднимался жар. Под потолком сумрачной комнаты щелкал вентилятор. Нора держала в руках снимок, глядя на сказочный, ослепительный пейзаж за окном. В реальной жизни фотография непременно причинила бы острую боль, но сейчас Нора ничего не почувствовала. Она сунула карточку обратно и равнодушно бросила шорты на пол. Здесь это не имело значения. Только мечты что-то значили, и горячечный свет. Еще десять дней она продолжала с ним встречаться.

Дэвид взбежал по лестнице, влетел в тихий школьный вестибюль и на секунду остановился, чтобы перевести дыхание и собраться с духом. Он опаздывал на концерт Пола, сильно опаздывал. Он собирался рано уйти с работы, но в последний момент «скорая помощь» привезла пожилых супругов: муж упал с лестницы прямо на жену. У него была сломана нога, у нее – рука; для ноги потребовалась металлическая пластинка и штифты. Дэвид позвонил Норе, услышал в ее голосе плохо скрываемый гнев и сам так рассердился, что ему все стало безразлично, он был даже рад досадить ей. В конце концов, выходя за него, она прекрасно знала, что у него за работа. На бесконечно долгое мгновение между ними повисло молчание, затем он повесил трубку.

Венецианская мозаика на полу отливала розовым, ряды шкафчиков по стенам вестибюля были выкрашены в темно-синий цвет. Дэвид постоял, напрягая слух, но какое-то время слышал только собственное дыхание, затем взрыв аплодисментов повлек его к высоким двойным дверям актового зала. Он приоткрыл створку, шагнул внутрь и остановился, привыкая к темноте. Зал был полон; море черных голов текло вниз, к ярко освещенной сцене. Пока Дэвид разыскивал жену, какая-то девушка сунула ему программку и, поскольку в это время из-за кулис на сцену вышел мальчик в мешковатых джинсах, с саксофоном в руках, ткнула пальцем в пятую фамилию сверху. Дэвид благодарно вздохнул, напряжение спало. Он успел вовремя – Пол выступал седьмым.

Саксофонист начал играть, бурно и страстно, и вдруг выдал такую визжаще фальшивую ноту, что по спине Дэвида побежали мурашки. Он еще раз внимательно оглядел зал и нашел Нору. Она сидела в центре, кресло рядом с ней пустовало. По крайней мере, подумала о муже, заняла место. Дэвид не был уверен, что она это сделает, он уже давно ни в чем не был уверен. Знал только одно: что страшно возмущен и виноват, а потому молчит об увиденном на Арубе; все это, безусловно, стояло между ними. Он не мог даже краем глаза заглянуть в сердце Норы, угадать ее желания и устремления.

Выступавший выдал заключительный пассаж и поклонился. Пока зал аплодировал, Дэвид спустился по слабо освещенному проходу и неуклюже пробрался мимо сидящих людей к своему месту рядом с Норой.

– Дэвид? – Она убрала с кресла свое пальто. – Надо же. Ты все-таки пришел.

– У меня была срочная операция, – сухо ответил он.

– Конечно, конечно, я давно привыкла. За Пола переживала, только и всего.

– Я тоже переживаю за Пола, – сказал Дэвид. – Поэтому я здесь.

– Разумеется, – прошипела она. – Как же иначе.

Она буквально излучала гнев. Светлые волосы были модно подстрижены, и в костюме из натурального шелка, купленном во время первой поездки в Сингапур, она вся казалась кремово-золотой. Ее фирма росла, она путешествовала чаще и чаще, возила туристов по привычным маршрутам и по экзотическим местам. Дэвид несколько раз сопровождал ее, в не слишком дальних и не самых претенциозных поездках: к Мамонтовой пещере, на кораблике по Миссисипи. И всякий раз поражался тому, какой стала Нора. Люди из группы обращались к ней с жалобами по всевозможнейшим поводам: то мясо оказывалось недожаренным, то каюта слишком мала, то неисправен кондиционер, то постель слишком жесткая. Она выслушивала всех с неизменным спокойствием, подбадривала и тянулась к телефону – решать проблему. Она была по-прежнему красива, хотя красота ее с годами сделалась дерзкой. Она прекрасно справлялась со своей работой, и не одна пожилая дама с голубыми волосами отводила Дэвида в сторонку, желая убедиться, что он знает, как ему повезло.

Интересно, что бы они сказали, эти дамы, если бы сами наткнулись на ее одежду, брошенную на пляже?

– Нора, ты не имеешь права злиться на меня, – шепотом сказал он. От нее слабо пахло апельсинами, и она недовольно сжимала губы. На сцене молодой человек в синем костюме сел за фортепьяно, размял пальцы и кинулся на клавиши, извлекая рваные ноты. – Никакого права, – повторил Дэвид.

– Я не злюсь. Я переживаю за Пола. А вот ты злишься.

– Нет, ты, – возразил он. – Причем с самой Арубы.

– Видел бы ты себя в зеркале, – шепнула она в ответ. – У тебя такое лицо, будто ты проглотил ящерицу, которых там была прорва.

В этот момент на его плечо легла чья-то рука. Дэвид оглянулся. Сзади сидела внушительных размеров женщина, с супругом и выводком детей.

– Извините, – сказала она, – вы ведь отец Пола Генри? Так вот, сейчас на пианино играет мой сын Дюк. Если не возражаете, нам бы хотелось его послушать.

Дэвид встретился глазами с Норой, и в краткий миг супружеского согласия она смутилась еще больше, чем он.

Дюк, приятель Пола, играл напряженно, чуть застенчиво, но все же очень хорошо: умело, технично и со страстью. Дэвид следил за его руками, порхающими по клавишам, и пытался представить, о чем беседуют Дюк и Пол, когда ездят на велосипедах по тихим улочкам района, о чем они мечтают, эти юноши? Что Пол рассказывает друзьям и никогда не расскажет отцу?

Одежда Норы – разноцветная горка на белом песке, ветер, играющий полой ее кричаще яркой бирюзовой блузки, – единственная тема, которой они наверняка не касаются, хотя Дэвид сильно подозревал, что Пол тоже это видел. В то утро они встали очень рано, чтобы отправиться на рыбалку, и в предрассветной тьме поехали по побережью мимо местных поселений. Оба не любили пустой болтовни, но их по-особому связывал ранний подъем, ритуалы забрасывания и сматывания лески, и Дэвид всегда с нетерпением ждал возможности побыть наедине с сыном, который так быстро рос и превращался для него в загадку. Но рыбалку отменили: на лодке сломался мотор, и владелец ждал, когда привезут запчасти. Дэвид и Пол разочарованно посидели в доке, потягивая из бутылок апельсиновую соду, поглядели, как над зеркальным океаном восходит солнце, и отправились домой.

Свет в тот день был на редкость хорош, и Дэвид, забыв о неудаче, обрадовался, что может заняться фотографией. Среди ночи у него родилась новая идея. Говард показал ему место, которое свяжет воедино всю серию. Симпатичный мужик этот Говард, восприимчивый. Дэвид полночи вспоминал их разговор, почти не спал и теперь хотел поскорей добраться до коттеджа и отснять еще одну пленку с Норой на песке. Но дома их ждали тишина, прохлада и пустота. В центре стола Нора поставила вазу с апельсинами. Ее чашка из-под кофе, аккуратно вымытая, сохла на раковине. «Нора! – позвал он, и потом еще раз: – Нора?» Она не ответила. «Я, пожалуй, побегаю». – Пол возник черной тенью в дверном проеме. Дэвид кивнул: «Заодно поищи маму».