– Пожалуйста, повтори! – взмолилась я, позволяя ему прижать мои запястья к кровати своими ладонями.

– Если ты будешь такой непонятливой, мне придется долго тебя учить, – Ярослав раздвинул мои ноги коленом и снова овладел мной. Потом он, не отпуская меня от себя ни на сантиметр, все же заставил рассказать все о сегодняшнем вечере и о том, как я оказалась в таком, мягко говоря, безвыходном положении. Я лежала, покоренная и обездвиженная, и послушно рассказывала ему о том, как рассталась с Пашкой и что сказала ему при этом. Он слушал меня с огромным интересом, одновременно продолжая целовать мое тело, сводя меня с ума.

– Повтори еще раз, – Ярослав провел языком по моему соску, заставив меня простонать, и снова принялся раскачиваться всем телом, следя за тем, как меняется выражение моего лица от того, как его проникновение становится снова все сильнее и сильнее. – Повтори.

– Я сказала, что не люблю его.

– Не это, – скомандовал он, прижимая меня к себе.

– Перебьешься, – я простонала от наслаждения, но он тут же остановился.

– Повтори! Повтори, а то я не стану продолжать. Что ты ему сказала?

– Что я люблю тебя, – еле слышно пробормотала я.

– Громче, – лицо Ярослава стало жестким, взгляд острым и требовательным, он поднес руку к моему лицу и заставил меня посмотреть ему в глаза.

– Я люблю тебя! – прокричала я, умоляя продолжать, не останавливаясь. Я утешала себя, что ничто, сказанное во время занятий любовью, не может восприниматься всерьез, но все это было глупо и поздно. Конечно, он знал это, он мог читать это по моему лицу. Я люблю его, этого мужчину, этого человека, о котором совершенно ничего не знаю, кроме разве того, что не могу без него жить.

– Вот так-то, – удовлетворенно кивнул он. Выдохшиеся и переполненные эмоциями, мы повалились на кровать без сил. Ярослав с удовлетворением осмотрел мое измотанное любовью тело и позволил мне на несколько минут отдышаться и прийти в себя. – Теперь я вижу, что ты поняла хоть что-то из моих объяснений.

– О да! Я только одного не поняла, – пробормотала я, повернувшись к нему.

– Чего ты не поняла, моя дорогая Василиса? – улыбнулся он.

– Как все-таки ты нашел меня на этом вокзале? Откуда ты это все узнал? Что я одна, что я там, в зале ожидания? – спросила я, потягиваясь и продолжая слегка дрожать от только что пережитого наслаждения. Ярослав приподнялся на локте и нахмурился.

– Разве это имеет значение?

– Да нет, не особо. Просто интересно. Помнишь, ты рассказывал мне про варианты. Ну, про своего второго экстрасенса, который отгадал карту метро.

– И что про него? – голос Ярослава звучал вкрадчиво.

– А то, что тут, в моем случае с вокзалом, тоже есть только два варианта.

– Это какие же? – Ярослав улыбнулся мне, но улыбка его стала какой-то отстраненной.

– Первый вариант – это то, что ты увидел меня своим внутренним видением, уж не знаю, как именно ты это делаешь. В общем, вариант первый – экстрасенсорный.

– Отлично, и что тебя в нем смущает? – продолжал Ярослав. – Я ведь отношусь к тебе, скажем так, очень и очень лично. Ты для меня важна…

– Правда? – улыбнулась я, а Ярослав тут же склонился ко мне и поцеловал в губы.

– Правда. Важна. И поэтому я увидел тебя своим третьим глазом, одну, напуганную, в окружении чужих людей. Увидел – и тут же побежал спасать.

– Звучит красиво, – согласилась я, но никакой убежденности в моем голосе не было. Частично оттого, кстати, что его собственный голос звучал не слишком искренне. Скорее, насмешливо.

– Значит, в данном случае такое объяснение тебя не устраивает. Ты не хочешь в это верить? Интересно, почему? – он говорил легко, как исследователь. Только лупы не хватало.

– Нет, не верю. Может быть, потому что если человек может третьим глазом увидеть не только какое-то там поле или ауру, но точное местоположение человека – это уже что-то странное.

– Но ведь экстрасенсы находят давно потерянных людей.

– Это да, – растерялась я. – И все же. Ты увидел вокзал? Ленинградский вокзал, второй этаж, второй ряд с конца? Просто встроенный GPS, а не экстрасенсорика. Как будто ты можешь видеть что угодно и когда угодно. Но ведь тогда ты, что, бог?

– А ты, значит, не думаешь, что я бог, – уточнил он и расслабился, скрестил ноги в позе лотоса и склонил голову набок. – Буквально обидно!

– Ты можешь быть богом для меня, но ты – не бог. Ты не сможешь превратить воду в вино. Не накормишь целый город буханкой хлеба. Не воскресишь умершего. Ты можешь многое, но ведь не до такой же степени? – я буквально взмолилась, ибо представить себе, что его могущество простирается так далеко, я просто не могла.

– Отлично. Я не превращаю воду в вино. И тогда остается что? – спросил он неожиданно холодным тоном. И тут я тоже села на кровати в позе лотоса и сказала, вдруг посерьезнев, то, что, определенно, имело рациональный смысл.

– Тогда остается одно. Что ты за мной следил, – я посмотрела на него в растерянности и пожала плечами.

В квартире висела кристальная тишина, та самая, звенящая, в которой любой звук – приглушенный собачий лай с улицы, звук хлопающей подъездной двери – становился выпуклым, как будто пропущенным через систему «Dolby», как в кинотеатрах. Комната освещалась только с улицы, отраженным светом луны. Нет, не луны. Неподалеку горел фонарь. В комнате застыло время, и мы тоже застыли, не шевелясь и не говоря ни слова. Мы только смотрели друг другу в глаза, два незнакомца, полностью сокрытые друг от друга, несмотря на то, что мы оба были в данную минуту совершенно обнажены. Страхов смотрел на меня, и его губы слегка растянулись в рассеянную улыбку, которая так ему шла. Я смотрела на него в ужасе, одинаково разрываясь от страха потерять его теперь навсегда и от желания узнать всю правду. Когда я была маленькая, больше всего любила играть в сыщиков. Совсем не девичья игра позже настолько проросла во мне, что переродилась в идею стать журналистом. Допытываться, докапываться до сути вещей, заглядывать в чужие окна, если кто-то забыл занавесить их.

– И в кого только ты такая любопытная! – возмущалась мама, постоянно краснея из-за меня и тех вопросов, которыми я вечно забрасывала людей вокруг. – Это просто неприлично.

– Почему? Почему неприлично? – я от природы была не способна это понять.

– Однажды ты засунешь свой нос дальше, чем это можно, и он там застрянет, – заверяла меня мама. – Вот и останешься без носа, – смеялась она. Я вспомнила сейчас ее слова, лицо и смех, и нежность, с которой она смотрела тогда на меня, и подумала, что вот он, настал этот долгожданный час. Я засунула свой длинный нос туда, откуда ему уже не выбраться целым и невредимым. Быть мне без носа или, вернее, без Страхова, как без своих ушей.

– Умная девочка, – наконец пробормотал он. – И любопытная, да? Я с самого начала знал, что не стоит тебя подпускать к себе близко. Не смог удержаться.