— Это что за грязь здесь воняет?

Лоренсия пробормотала, что это она поставила сюда рыбу и манго, чтобы покормить Большую Мадам. Потому что в течение сорока дней надо оставлять пишу перед фотографиями умерших, иначе по ночам они будут щипать вас за пятки, требуя еды, если проголодаются. А делониксы, которые мадам так любила, она добавила от собственных щедрот. И еще она не поленилась постелить постель, как обычно делала это при жизни Большой Мадам, и положить для нее ночную рубашку.

— Ты что, на самом деле думаешь, — зарычала Бени, — что ночью она придет есть твою грязь и напялит ночную рубашку, чтоб поспать в своей постели?

Лоренсия посмотрела на Бени с укоризной, но промолчала. Она может не знать таких вещей, поскольку в ее жизни не было умерших, но Лоренсии следовало бы доверять, уж она-то знает все, что касается отношений с покойниками.

Бени все это раздражало.

— Ладно. А что, после сорока дней она уже не захочет есть? И спать тоже?

Улыбка прорезала лицо Лоренсии от уха до уха.

— После сорока дней — все кончено, — заверила она. — Ни голода, ни сна! Они покоятся в мире.

И она сотворила крестное знамение.

Бени отказалась обсуждать суеверия Лоренсии, но все-таки велела выбросить содержимое блюдечка и оставить окна открытыми.

— Это лучшая в доме комната, — решила она, — теперь здесь буду спать я. А если бабушка придет ночью и попросит поесть, не беспокойся, бутерброд я ей сделаю.

Одно за другим рушатся старые чары. Перебарывая детские страхи, Бени даже заставила себя войти к драконам, в китайскую курильню, музыкальный пол в которой в детских кошмарах представлялся ей покрытым сотней птиц.

Желая раз и навсегда покончить с этим, она попирала ногами этих соловьев, прыгая на одной ножке, ползая на четвереньках. Вдоль и поперек она топтала этих соловьев, а красная гостиная шумела, как вольера на рассвете, от тихого пения до громкого, покрытого перьями хохота. Драконы на стенах и потолке застыли. Они так и остались с отвисшими языками, вылупленными глазами, с потухшим в ноздрях огнем и втянутыми когтями, их оскорбляло, что они больше не вселяют страх. А безумные хризантемы выгибали венчики, чтобы лучше разглядеть, что творится на полу, и порадоваться такому обращению с этими соловьями, которые всю жизнь отбивали у них славу, оставляя им незавидную роль служить вульгарным кормом для драконов.

Пока она живет здесь, Бени решила пользоваться пресловутой ванной комнатой, о которой было столько разговоров в городе: ее построил в 1936 году ее дедушка (самый рафинированный из всех Карноэ) исключительно для личного пользования. Ни жена, ни дети не имели права заходить туда без риска вызвать гневные громы и молнии, поскольку Жан-Луи полагал, что сорокалетний мужчина, который из кожи вон лез, — а он именно это и делал, воспитывая семерых детей и обеспечивая им золотое будущее, — имел право плескаться в ванне, сколько пожелает, и не вскакивать с унитаза выходя из себя, в то время когда ему хочется наслаждаться «Тремя мушкетерами». Жан-Луи де Карноэ питал страсть к ванным комнатам и к Александру Дюма, он терпеть не мог свою детвору находя ее слишком многочисленной и шумной. В доме нельзя было шагу ступить, чтобы не наткнуться на надсмотрщика. А когда он, Жан-Луи, намеревался спокойно поваляться в ванне, всегда находился тот, кто именно в этот момент уже плескался в общей ванной комнате. Вот почему в один прекрасный день он решил оборудовать в «Гермионе» три ванных комнаты. Две скромные, для жены и детей, а третью для себя лично.

Эта ванная была его роскошью, его гордостью, его безумием. Он сам ездил в Париж и выбирал для нее оборудование: современный умывальник размером с бассейн, с подстольем, маскирующим трубы, и двумя медными никелированными кранами, а над всем этим овальное зеркало. Ослепительно белая ванна фирмы «Экоссэз» с эмалированным дном и компактный водонагреватель, работающий и на дровах, и на угле. У «Фарга» он выбрал керамическую плитку ручной росписи с изображением голубых и зеленых павлинов в райском саду. Угол просторной комнаты занимала душевая кабина со смесителем, отгороженная стеклянными панелями, окантованными никелированной медью. Пол выложен базальтовыми плитами: отполированные, они блестели, как темный мрамор. В нише дверного проема за белой занавеской стоял мягкий диван со спинкой и подлокотниками, предназначенный для отдохновения тела, утомленного омовениями. Но шедевром этой ванной комнаты был инкрустированный унитаз, отделанный черным деревом и вмонтированный в кресло, скорее трон из натурального красного дерева. Высокая спинка поддерживала не только спину, но и шею, обеспечивая полное удобство. Все это сооружение возвышалось на высоте двух ступеней, выполненных также из красного дерева, с двумя сундучками по бокам: на одном из них красовался медный шар, в который было вмонтировано устройство для слива воды, а на другом сундучке покоилась книга «Три мушкетера». Именно здесь Жан-Луи де Карноэ в помпезной роскоши и тишине принимал все ответственные решения или же мечтал о белых руках миледи. Именно эту ванную комнату и выбрала для себя Бени.

Здесь даже стены излучали какую-то особую энергию, спокойную и живую. Невидимая преграда отсекала у дверей неприятности, суету, нетерпимость. Время останавливалось здесь и теряло свое измерение. Удивительно и то, что эта ванная комната имела свой норов, сюда не могли безнаказанно проникнуть все желающие, как будто из мира иного проявлялась воля того, кто ее задумал. К примеру, никто из детей Жан-Луи де Карноэ не был туда допущен. Ив, пытаясь принять душ, ошпарился. Лоик вышел оттуда с исполосованной щекой, когда захотел перед зеркалом умывальника просто побриться. И даже нежной, невинной Шарлотте, когда она однажды устремилась туда с приступом поноса, непонятным образом прищемило задницу узором инкрустации. Бени помнила о супружеской паре парижских друзей, которые как-то летом гостили в «Гермионе». Эту ванную комнату отдали им в пользование, но, как только муж запирался там, система выходила из строя. Отказывался функционировать слив воды, засорялся сток ванны и унитаза. А когда молодая женщина шла в ванную, ничего подобного не случалось. Еще это место само выбирало себе служанок Раз и навсегда оно изгнало Лоренсию, запустив ей в лицо прямо с порога огромную осу, непонятно откуда взявшуюся, которая сразу ужалила ее. Но оно прекрасно ладило с индианкой Вивной, которая без проблем извивалась своим прелестным телом, закутанным в оранжевое сари, начищая базальтовые плиты, придавив голой ногой половинку кокосового ореха в качестве щетки. Вот почему никто не осмеливался осквернять святейшее место уединения Жан-Луи де Карноэ. Даже его жена, когда ей говорили, что в ванной комнате водятся привидения, пожимала плечами, но заходить туда опасалась.

Как и все, кроме Бени, новой хозяйки «Гермионы». Она туда была допущена. Казалось даже, что дедушкины маны одобряли это вторжение. Они даже не шелохнулись, когда она расставила там коробочки с косметикой, духи и прочий арсенал молодой кокетливой женщины. И душ для нее исправно работал, и крышка унитаза не обижала ее. Они даже позволили ей пользоваться английскими бритвами, по одной на каждый день недели, чтобы брить ноги или лобок; эта упаковка с картинкой усатого мужчины и дамы с пучком, где она, обращаясь к нему, с глупым видом воркует: «О, друг мой, сегодня у вас нежная борода». Ей дозволялось даже пользоваться маникюрным набором, отделанным серебром, с инициалами Жан-Луи, а также красивыми полотенцами из узорчатого льна. Мало того, из гостиной Бени перевесила в ванную комнату портрет дедушки, которого никогда не знала, но слышала о его любви к горе и к этой комнате.