Место посредине этого стола отводилось кардиналу Майти, который должен был председательствовать на Вселенском соборе. Буквально в последний момент епископ Нантский получил от секретаря свою переписанную набело речь и теперь старался выучить наиболее выигрышные места.

Легат наблюдал за суетой французов, ведя себя со спокойным достоинством и демонстрируя, что сегодня он будет говорить то, что сочтет нужным, не пользуясь при этом заготовленным текстом. Легат, кардинал Гучио Бильолли, был в самом расцвете своих сил и карьеры, ему легко давалось искусство импровизации. Перед тем как заняться делом Энгебурги Датской, притесняемой супругом, он уже блестяще провел несколько расследований, связанных с отказом епископов принимать экзамен на рукоположение священника. Легат судил и приходских священников, открыто живших со своими подругами, коих народ называл не иначе как «священницами», не видя в том особого греха. Так что он был весьма доволен собою и потирал руки в ожидании, когда король даст ему повод, чтобы увещевать, проклинать, миловать или благословлять духовных чад.

Энгебурга увидела короля буквально перед тем, как войти в зал, где должен был проводиться Вселенский собор. В последний момент Филипп Август вбежал туда, сбросив с головы шляпу и подлетев к законной жене, порывисто упал перед нею на колени, обняв ее и чуть не повалив при этом на пол.

– Прости меня, прости меня, любимая! – порывисто зашептал король, целуя руки жене и проливая слезы. – Прости меня за все то зло, что я невольно причинил тебе. Но эта женщина… Я был околдован! Заговор! Я не знал, не ведал что творю…

Он опустил голову, сотрясаясь беззвучными рыданиями, так что Энгебурга была вынуждена тут же опуститься на пол рядом с супругом, чтобы хоть как-то поддержать его.

– Прости меня! Прости! Или позволь прямо сейчас отправиться в Крестовый поход, где я смогу доказать тебе свою любовь, погибнув от рук сарацин. Я не достоин жить! Не достоин ходить с тобой по одной земле, дышать одним воздухом! Энгебурга! – Филипп поднял на жену мокрое от слез лицо и, не удержавшись, поцеловал ее в губы. – Когда-то в Амьене я увидел женщину необыкновенной красоты и воспылал к ней нежными чувствами! Я любил тебя, Господь свидетель, как я любил тебя… Но люди… черная злоба… Они отвратили меня от тебя, заставив вдруг увидеть тебя безобразной. Они наполнили мое сердце страхом, так что я ничего не мог с собой поделать и велел отослать тебя в монастырь. Я думал целый месяц, ища причины своего состояния и той внезапной злобы, которую неизменно вызывало все связанное с тобой. Через месяц я решил дать себе еще один шанс…

– Ваше Величество, все готово. Вселенский собор созван, ждут только вас, – встрял в разговор герольд.

– Подождут. Я говорю со своей женой! – Филипп отмахнулся от навязчивого слуги, снова целуя руку размякшей от неожиданной ласки Энгебурги.

– И ты явился ко мне в монастырь…

– И снова вместо тебя, моя звезда, я увидел кошмарное чудовище. Чудовище, которое я не мог расколдовать своим поцелуем, как это случается в сказках. Ты была отвратительной для меня, и я снова сбежал. А потом папа, желая наставить меня на верный путь, объявил Франции интердикт. Я же решил, что в наших бедах виновата только ты одна. Так что, если бы колдовство не было бы снято, возможно, теперь ты лежала бы уже в сырой могиле. А я убил бы себя, не выдержав тяжести содеянного, – король замолчал, утирая слезы. – Теперь же, когда все причастные к заговору колдуньи схвачены и дают показания перед судом, когда моя… моя сожительница наконец будет сожжена как главная ведьма, теперь я осмелился просить у тебя прощения. Прости меня, любимая, если только на это будет твоя воля.

Если ты потребуешь крови, я залью Париж кровью причастных к заговору колдунов и их семей. Ты все еще сомневаешься в моей преданности? Если ты думаешь, что я стану печалиться о меранской ведьме или дочери, рожденной от нее, то я сам выну из ножен меч и разрублю их на мелкие кусочки, после чего их мясо будет брошено собакам, а кости никогда не упокоятся на кладбище. Я извлеку из могилы кости своего и Агнесс сына, умершего во младенчестве без крещения, а если ты потребуешь большего, – разделаюсь и с еще не рожденным ребенком, вспоров брюхо моей наложницы! Ты веришь мне?!

– Верю, верю! Не надо крови! Не надо никого убивать! Пусть живут мирно! – Теперь уже королева схватила руки мужа, целуя их и обильно покрывая слезами. – Я всегда любила тебя, мой Филипп. И если когда-нибудь и сетовала на жестокую судьбу, то, видит Бог, ни разу не желала чьей-нибудь смерти! Тем более невинных детей. Тем более – твоих детей! О, Филипп, молю тебя во имя наших с тобой будущих чад помиловать детей меранской герцогини, потому что это и твои дети, а не только ее! Дай им состояние и земли, пусть они воспитываются при дворе как бастарды, в чем их вина?

– При дворе! О, ты добра как ангел небесный! Я не достоин тебя! – Филипп поднялся на ноги, помогая встать королеве.

– Что же до Агнесс фон Меран, то умоляю тебя, отправь ее домой или посели в каком-нибудь богатом аббатстве, где она сможет занять место аббатисы! Я не верю, что причастна к этому страшному заговору, о котором ты мне только что поведал. Возможно, ее оболгали, или…

В этот момент в дверях снова появился взволнованный герольд, и король подтолкнул Энгебургу к залу.

– Ты действительно простила меня, прекрасная Энгебурга? Ты дашь мне еще один шанс? Позволишь снова называть тебя своей женой?

– Да! Да! Да! – Энгебурга тяжело дышала. Сейчас она меньше всего на свете хотела бы идти на Вселенский собор, отвечать на вопросы легата и специально прибывших священников. В голове ее мутилось, перед глазами расплывались очертания комнаты. Теперь Филипп снова был ее Филиппом, как тогда, когда ей было восемнадцать лет и она, впервые увидев французского короля, влюбилась в него.

– Ну, тогда уже вместе! – Филипп подал Энгебурге руку, и, не сводя друг с друга влюбленных глаз, они вошли в зал, сопровождаемые звуками труб.

Энгебурга чувствовала себя точно во сне, не различая лиц, она отвечала на поклоны и приветствия. Конечно, ей следовало обдумать слова мужа. Посоветоваться с кем-нибудь, просто побыть в тишине, пока в голове не рассеется туман и она не сумеет разглядеть всю ситуацию в целом. Но в этот момент она видела и воспринимала только одно, что король или сама судьба стремительно и неотвратимо ведет ее к высокому трону.

В какой-то момент глаза королевы встретились с глазами Пегилена де Фонтенака, во всеоружии ожидающего приказа вступить в сражение. Возможно, следовало подать какой-нибудь знак, объяснить рыцарю, что поединка не будет, а она, Энгебурга, теперь совершенно мирно и полностью законно снова займет подобающее ей место подле своего мужа и возлюбленного. Но бургундский рыцарь и сам уже все понял. Лицо его при этом помрачнело, так что Энгебурге показалось, что он то ли не доверяет увиденному собственными глазами, то ли пытается предостеречь ее о чем-то. О чем?

В конце концов Энгебурга решила, что подобное поведение рыцаря продиктовано единственно его досадой по поводу несостоявшегося турнира, где тот должен был выступить в почетной роли рыцаря-защитника. Безусловно, служба, которую бургундец собирался сослужить ей, должна была в результате поднять его на недоступную ему ранее высоту, возвеличив над многими. Теперь же из-за примирения Энгебурги с мужем рыцарь терял свой шанс. Так что Энгебурга тут же дала себе слово, сразу же после Вселенского собора отблагодарить доблестного рыцаря с той щедростью, которой он воистину достоин.