Итак, я учился у всех. У старух, собиравших растения, паутину и водоросли на лекарства, у бродячих торговцев, у лекарей-шаманов, у ветеринаров, предсказателей, священнослужителей. Я слушал разговоры воинов у таверн, речи командиров в отцовском доме, мальчишескую болтовню на улицах. Но существовала одна вещь, о которой я не знал ничего. К тому времени, когда я в 17 лет покинул Малую Британию, для меня загадкой были женщины. Когда я задумывался о них, что происходило довольно часто, то говорил себе, что у меня мало времени, впереди жизнь, а сейчас предстоят дела поважнее. Сейчас мне кажется, правда заключалась в том, что я их боялся. Я ушел с головой в работу. Страх же, я думаю с высоты сегодняшнего дня, шел от бога.

Я ждал и занимался своим делом, заключавшимся, как я думал тогда, в том, чтобы служить моему отцу.

Однажды я, как обычно, посетил мастерскую Треморинуса, главного инженера, учившего меня всему, что знал сам. Он отвел мне в мастерской место и дал материал для экспериментов. Тот день я помню особенно хорошо. Треморинус вошел в мастерскую и увидел меня сидящим на угловой скамье. Я склонился над небольшой моделью. Он подошел посмотреть и, увидев, чем я занят, рассмеялся.

— Я-то думал, что в округе их достаточно и дальше ставить некуда.

— Мне просто интересно, как их установили. — Я опрокинул масштабную копию каменного изваяния.

Треморинус удивился, и я знал почему. Он прожил в Малой Британии всю свою жизнь и, как и все ее жители, уже не обращал внимания на стоящих повсюду каменных истуканов. Большинству людей, проходивших сквозь их строй, они казались мертвыми. Но не мне. Для меня они что-то сообщали, и предстояло узнать что.

— Пытаюсь попробовать сделать это в малом масштабе, — лишь ответил я.

— Сразу могу сказать одно: уже пробовали — не получается. — Он поглядел на блок, который я приспособил для поднятия модели. — Блоки годятся для колонн, да и то легких.

— Нет. У меня была идея... Я собирался подойти к этому с другой стороны.

— Зря тратишь время. Займись лучше чем-нибудь, что нужно нам. Вот, например, стоило бы развить твою идею о создании небольшого передвижного крана.

Через несколько минут его позвали. Я разобрал модель и сел за новые расчеты, которых Треморинус даже не видал. У него есть заботы поважнее. В любом случае он рассмеялся бы, если бы услышал, что способ подъема стоячих камней я узнал от поэта.

А произошло это так.

Как-то за неделю до нашего разговора я гулял у водного рва, окружавшего стены города, и услышал поющего человека. Голос был старческий, дребезжащий, охрипший от многолетнего пения, голос профессионального певца. Однако мое внимание привлек не голос и не мелодия, которую невозможно было уловить, а упоминание моего собственного имени:

Мерлин, Мерлин, куда лежит твой путь?

Куда идешь ты в рань такую

Со своей черною собакой?

Он сидел у моста с чашей для подаяний. Было видно, что певец слеп, но голос его звучал четко. Услышав, что я остановился рядом, он не проявил признаков волнения или смущения, а продолжал сидеть, склонившись над лирой и перебирая пальцами струны, словно нащупывал ноты. Насколько я мог судить, ему приходилось петь перед королями.

Мерлин, Мерлин, куда ты идешь

так рано днем со своей черной собакой?

Я ищу яйцо,

красное яйцо морского змея,

лежит оно у берега в камне пустом.

А я иду собирать кресс-салат на лугу,

зеленый кресс-салат и золотые травы,

золотистый мох усыпляющий

и омелу, что высоко на дубу, на жреческом суку,

у бегущей воды в дремучем лесу.

Мерлин, возвращайся из леса, от источника,

оставь дуб и золотистые травы,

оставь кресс-салат на заливном лугу

и красное яйцо морского змея

в морской пене у пустого камня!

Мерлин, Мерлин, оставь свои искания,

нет никого выше бога!

Мерлин, Мерлин, куда лежит твой путь

в такую рань, с тобой твоя черная собака.

Я ищу яйцо,

Морского змея красное яйцо.

Лежит оно у берега в камне пустом.

А я иду собирать кресс-салат на лугу,

зеленый кресс-салат и золотые травы,

золотистый мох усыпляющий

и омелу, что высоко на дубу, на жреческом суку,

у бегущей воды в дремучем лесу.

Сегодня эта песня получила распространение под названием «Песня Девы Марии», или «Король и серая ива». Но тогда я впервые услышал ее. Узнав, кто остановился его послушать, певец выразил удовольствие. Я присел к нему и задал несколько вопросов. Мне помнится, что в то утро мы говорили большей частью о песне, а потом уж о нем самом. Он рассказал, что еще молодым побывал на Моне — острове друидов, знает Кэрнарвон, ездил в Сноудон. Зрение потерял на острове друидов, но не сказал как. Когда я поведал, что морские водоросли и кресс-салат, которые я собираю на берегу, являются лекарственными растениями, а не волшебными средствами, он улыбнулся и пропел стихотворение, услышанное мною от матери. По его словам, оно должно быть защитой. От чего, он не сказал, да и я не стал спрашивать. Я положил ему в чашу деньги, принятые им с достоинством, и пообещал найти ему новую лиру. Он замолчал, глядя в пространство пустыми глазницами. Я понял, что он не поверил мне. Лиру я принес на следующий день. Мои отец был достаточно щедр, и мне не было необходимости говорить ему, на что я трачу деньги. Когда я вложил лиру в руки старого певца, он заплакал. Потом он взял мои руки и поцеловал их.

После этого случая, вплоть до отъезда из Малой Британии, я часто встречался с ним. Он исколесил весь свет, его дороги пролегали от Ирландии до Африки. Он научил меня песням всех стран — Италии, Галлии, снежного севера, древним песням Востока. Восточные напевы принесли на запад люди с островов, расположенных на востоке. Они и подняли каменные изваяния. В своих песнях они оставили давно забытые знания. Не думаю, что для старого певца они были чем-то иным, нежели старые волшебные песни, поэтические сказания. Но чем больше я вникал в их смысл, тем больше они говорили мне о живших в действительности людях, о поставленных величественных памятниках, славивших их богов и королей-гигантов прошлого.

Один раз я сказал об этом Треморинусу, но он рассмеялся и свел все к шутке. Больше я не поднимал эту тему. Мастерам Амброзиуса приходилось в те дни ломать голову более чем достаточно. Не хватало им еще помогать мальчишке с расчетами, не имевшими для предстоящей высадки никакого практического значения. Так оно и осталось.

Весной того года, когда мне исполнилось восемнадцать лет, из Британии наконец пришли вести. В январе и феврале зима закрыла для людей море, и лишь в начале марта, воспользовавшись последним зимним затишьем перед началом штормов, в порт вошло небольшое торговое судно, принесшее взволновавшее всех известие.

Через несколько часов после прибытия судна на север и восток понеслись курьеры Графа собирать его союзников.