Мы знаем, что Марк Аврелий около месяца провел в поместье Пренеста, в холмах к востоку от Рима: может быть, желая уберечь себя и своих близких от чумы, может быть, чтобы заботиться о тяжелобольном малыше Аннии Вере. Но семейную обстановку он уже разлюбил или силился разлюбить. Он слишком хорошо понимал, какие новые места ему предстоит увидеть. Поэтому теперь становится понятнее, что с помощью диалектических ухищрений он отныне привыкал к неизбежному. «Приучайся» — эта «мысль для самого себя» одна из ключевых в сочинении, которое он станет писать, чтобы отразить напор своего окружения. Как раз пришла пора вспомнить: «Что здесь, что там, все одно и то же: в полях ли, на горах…» Мы думали, что это оправдание, почему он пятьдесят лет не выезжал из Римской Кампаньи. Но ведь тем же принципом тождества можно оправдать и зимовки в горах Норика, куда он удалился с берегов благодатного Тибра провести остаток дней у ледяного Дуная. Ему было довольно счесть безразличным все, относящееся к внешнему миру.

Вероятно, не случайно начало работы над «Размышлениями» совпало с началом германской войны, которая обернулась для Марка Аврелия тяжелым разрывом со всеми привычками и прежним опытом. Можно остановиться на поверхностном уровне толкования его поучений, конечно же имеющих всеобщую нравственную ценность, но в первую очередь это, пожалуй, опыты самовнушения, предпринятые человеком, который не имел особого дара к изменению, однако ему пришлось много взять на себя. «Считай безразличным, зябко тебе или жарко, если ты делаешь, что подобает; и выспался ли ты при этом или клонится твоя голова, бранят тебя или же славят, умираешь ты или занят иным образом…» (VI, 2). Кажется, все это обычные стоические правила, на самом же деле — глубоко личные: «А я делаю, что надлежит, прочее же меня не трогает…» (VI, 22). Начиная с этой декларации, логика рассуждения Марка Аврелия становится более жесткой, образы собираются в более четкие сочетания, из-под лика бесстрастного государя на нас смотрит истинное лицо измученного человека.

Его решимость была соразмерна угрозе. «Все народы, — пишет Капитолин, — восстали на него: маркоманы, наристы, гермундуры, квады, свебы, сарматы, лакринги и буры, а также иные, как то: сосибы, строболы, роксоланы, бастарны, аланы и костобоки, соединившиеся с виктуалами…» Как и на каких основах создалась подобная коалиция, мы никогда не узнаем за неимением хотя бы малейших сведений. Можно представить себе, что военный клич передавался от племени к племени, но их не связывали почти никакие обязательства: ведь даже каждый клан сражался сам по себе. Только у квадов и маркоманов общество было достаточно организованно, чтобы управлять ими. Нет ни малейших следов общей стратегии, но, несомненно, соседние племена время от времени держали совет. Шаг за шагом народности, всегда готовые к переселению, во главе которых стояли воины, не выпускавшие оружия из рук, продвигались к югу по долинам притоков Дуная, альпийскими и карпатскими ущельями. В ходе войны некоторым вождям, например королям Балломару и Фуртию, удавалось согласовывать действия между собой, а затем и с сарматами. Возможно, они замышляли крупные операции, но общие планы все время нарушались дикими набегами нетерпеливых подданных и союзников.

Итак, заканчивался 169 год, отмеченный смертью Луция (январь) и маленького Анния (август — сентябрь), а также браком Луциллы и Помпеяна. К осени того же года относят и отъезд императора в лагерь на Дунае — вероятно, Карнунт (Петронелл, восточнее Вены). Но начиная с этого времени фазы войны, хотя ее основные эпизоды нам известны, невозможно точно расположить во времени: даже самые основательные предположения дают погрешность не меньше года. Неопределенность здесь вполне естественна; лучше принять ее как есть, чем пытаться прояснить положения, которые ясно не видел никто.

Ставке верховного командования пришла пора перебраться в Центральную Европу. На границе, которая от края до края оказывалась все более уязвимой, постоянно появлялись новые угрозы. На Рейне, в Верхней Германии, проснулись катты — очень агрессивный и достаточно организованный народ. Однако в истории ему не повезло — он вскоре исчез из нее. Против них император послал еще одного своего друга, Дидия Юлиана — племянника знаменитого юриста. Юлиану пришлось отражать и хавков — морских разбойников, явившихся в устье Рейна. Он оставил свое имя в истории, но всего лишь как ничтожный император, двадцать пять лет спустя продержавшийся только несколько дней.

Больше всего мы знаем о нападении, случившемся в 170 году. Люди из племени костобоков жили на южном склоне Карпат, севернее Дакии. Неизвестно, под каким давлением или по каким побуждениям они устремились на юг, опрокинув заставы, только что восстановленные Клавдием Фронтоном. Сам он был убит, тщетно пытаясь оборонить их. Агрессоры, за которыми пошли другие германские народы, а там и сарматы-роксоланы, вступили в Македонию и Фракию, опустошая все на своем пути. Некоторые добрались до Ахайи, подошли к предместьям Афин и разграбили Элевсин, уничтожив храм, где проходили мистерии Деметры, построенный еще при Перикле. Но они слишком оторвались от своих баз, и Корнелий Климент, сменивший в Дакии Клавдия Фронтона, в конце концов одолел их. Набег на Элевсин и гибель святилища, на которое много веков никто не посягал, были зловещим предзнаменованием.

Возможно, одновременно с набегом на дакские рубежи на востоке состоялось контрнаступление в центре, подготовленное императором в 170 году в Карнунте. Оно началось с того, что пять легионов и несколько отдельных подразделений перешли Дунай. По некоторым признакам, наступление проводилось плохо и его неудача сопровождалась тяжелыми потерями. Более того, оно привело к обратному результату: воспользовавшись концентрацией легионов к северу от Дуная, маркоманы проникли в долины Норика, выводившие в Италию, и чуть не овладели Аквилеей. Они разрушили Опитергий, их видели в окрестностях Вероны. Трудно объяснить, почему так изменилась ситуация, откуда столь грубые стратегические ошибки: римляне уже очутились в Богемии, а варвары между тем грабили Венецию и Аттику. Как Помпеян вышел из положения, мы не знаем.

Уже к 171 году относится надпись, в которой упоминается императорское воззвание за номером шесть, а Марк Аврелий именуется «Император Германик». А ведь именно такие источники да еще надписи на монетах дают самые надежные хронологические привязки. В героические моменты империи монетные эмиссии были самым эффективным средством пропаганды: они разносили во все концы света и основные сведения, и лозунги, которые мы теперь можем истолковать во всех тонкостях: «Возвращенная Фортуна», «Испытанная верность», «Безопасность», «Восстановитель Италии», конечно, «Победа» и «Германик». Эти намеки подкрепляются случайными находками — военными дипломами и эпитафиями; особого рода документ — изображения на Аврелиевой колонне, обессмертившие самые драматические эпизоды войны. Многие из них поддаются локализации, но весьма немногие — датировке. Что касается сочинений историков того времени, можно лишь сожалеть об их утрате.

Так что лучше ограничиться общим обзором этой изнурительной войны. Силы противников были принципиально различны по организации, вооружению и тактике, но на протяжении десяти лет кровопролитных боев они оказались равны. Первая великая война в Европе закончится, оставив измотанных противников на исходных позициях, но это будет только передышкой. Колониальная война? Да, если угодно: ведь столкнулись неравные цивилизации. Но колонизатором была не господствующая империя, сама считавшая, что достигла максимального размера, а, наоборот, пробуждавшийся третий мир, который вторгался в поисках жизненного пространства, не умея благоустроить его у себя.