– Добрый вечер, сеньоры, – поздоровался он и вежливо кивнул: – Норберт!

– Что?! – Маша в испуге повернулась и увидела… Берта! Он смотрел не на нее, а на Максима. – Как ты узнал?! – выкрикнула она.

– Маша, успокойся, – попросил ее Максим.

– Я не позволю забрать тебя! – Она подлетела к Берту, ударила его кулаком в грудь, но тот лишь молча отодвинулся в сторону. – Сима сказала, да?! – вдруг замерла Маша, догадавшись, кто именно сообщил Берту, где они с Максимом находятся. – Как она могла?!

Берт взял Машу за руку и притянул ее к себе.

– Серафима – хорошая подруга. Вместо того чтобы злиться, ты должна поблагодарить ее. Поэтому прекрати истерику, – потребовал он и передал Машу в руки одному из парней, стоявшему за его спиной. – А теперь, Максим, мы летим домой.

– Я уже понял.

Максим посмотрел на внушительные фигуры охранников. Двое стояли за спиной у Берта, еще двое – у входа, а третий дежурил у машин, припаркованных неподалеку от открытой террасы кафе. Уйти не удастся, впрочем, он и не собирался убегать. Максим повернулся к Берту. Они были одного роста, практически одинаково одеты, оба темноволосые, только выражение их глаз было разным. Взгляд Макса поражал спокойствием, он был каким-то мягким и даже… смеющимся. Берт же казался колючим, в нем кипела ярость, отражавшаяся в выражении его лица. Губы его были плотно сомкнуты, щеки побелели, ноздри дрожали от учащенного дыхания.

– Домой позволишь зайти? – спросил Максим, протянув руку и подзывая Машу.

Та послушно подошла к брату и прижалась к его груди.

– Разумеется. – Берт недовольно наблюдал за этой исполненной нежности сценой. – На пять минут, за документами. Хотя можно и без них улететь. Старик настолько щедр, что прислал за тобой самолет. Полетишь в последний путь с комфортом.

Он заметил, как в ужасе расшились Машины глаза, и, отвернувшись, направился к машинам.

– Будет лучше, если мы поместим Кристину в специализированную клинику.

– Для кого лучше? – Пиа положила приборы на тарелку и вгляделась в лицо мужа. – Для тебя?

– Для всех нас.

Тамм налил себе еще кофе, сделал пару глотков, встал и вышел из-за стола. Раньше он любил семейные завтраки, они были прекрасным началом нового дня. Легкие разговоры, шутки и смех – все это заряжало его энергией и наполняло душу счастьем. После завтрака все разъезжались по своим делам: Тамм и Кристина отправлялись в офис компании, Пиа – в свою галерею, и встречались уже за ужином. Но ощущение тепла не покидало ни одного из них на протяжении всего дня, каким бы тяжелым он ни был. Теперь для Тамма завтраки превратились в пытку. За столом сидели лишь он и жена, оба мрачные, молчаливые. Тишину в столовой нарушало позвякивание приборов, иногда они с Пиа перебрасывались короткими фразами: «Милый, подай мне мед», «Дорогая, еще кофе?». Никаких улыбок, шутки и вовсе были под запретом, осталось лишь уныние и желание как можно скорее уйти из этой комнаты.

Им было трудно смотреть в глаза друг другу, не вспоминая о том, какой была их жизнь всего лишь несколько лет тому назад и во что она превратилась сейчас. Тамм уже давно не выезжал из особняка, он перестал заниматься делами компании, переложив всю ответственность на Берта и Славу, правда, часто просматривал отчеты о сделках, давал рекомендации, но на этом вся его деятельность заканчивалась. Он утратил интерес к тому, что когда-то создавал с огромным трудом, полностью переключился на свои переживания и с каждым днем все глубже погружался в мир отчаяния и ненависти. Жизнь за воротами особняка перестала его занимать, наоборот, она его раздражала, потому что там никому не было дела до его личной трагедии. Люди продолжали смотреть в будущее, они увлеченно жили настоящим, лишь он один застрял в прошлом, раз за разом прокручивая в памяти те ужасные события, из-за которых душа его омертвела.

– Эдуард, прошу тебя, – услышал он за спиной дрожащий голос Пиа, – давай оставим Кристину здесь, дома!

– Это неверное решение, – ответил он, не оборачиваясь. – Ей нужна квалифицированная помощь. Самостоятельно ты уже не справляешься.

– Я найму сиделку.

– Нет! – выкрикнул он. – Я не желаю видеть в доме посторонних.

– А охрана? Они ведь тоже посторонние, но это не беспокоит тебя.

Пиа провела рукой по плечам мужа, но он отодвинулся, не желая чувствовать эти мягкие, полные жалости прикосновения.

– Ты превратился в затворника, – вздохнула Пиа. – Никого к себе не подпускаешь, даже меня. Наш дом стал крепостью, в которую можно попасть, лишь пройдя тщательную проверку.

– Это вынужденная мера защиты.

– Но кого ты боишься? – Пиа вдруг тихо рассмеялась. – Максима? Или смерти? – Она силой повернула мужа к себе, заставив его посмотреть себе в глаза. – Ты уже давно умер, потому что утратил смысл в жизни! Никуда не выходишь, оккупировал свой кабинет, закрылся от всех только потому, что…

– Пиа, прекрати, – Тамм дернулся, словно от боли.

– Нет, я продолжу, – ответила она. – От неудач и предательства никто не застрахован. Мы часто разочаровываемся в людях, но ты, в отличие от всех остальных, никому не даешь возможности искупить его ошибки. Если кто-то не оправдывает твоих ожиданий, ты просто вычеркиваешь этого человека из жизни, а потом мучаешься.

– Интересно, чем Кристина может искупить свою вину? – с иронией поинтересовался Тамм.

– Уже ничем. Но хотя бы ты сможешь простить себя, поняв, наконец, что не имеешь отношения к тому, что случилось с ней.

– Простить себя?!

– Да. – Пиа снова села за стол и сложила руки перед собой. – Я ведь не слепая и понимаю, что происходит. Ты злишься, потому что разочаровался в ней и в Максиме. Они тебя обманули, а ты винишь в этом себя.

– Не говори глупостей.

– Это не глупости. Моя дочь и Максим оказались не такими совершенными, какими ты их представлял. В этом и состоит твоя главная ошибка: ты наделяешь людей качествами, до которых они не дотягивают, а потом убиваешься от осознания их ничтожности.

– О чем ты говоришь?!

Тамм чувствовал, как яростный озноб пробежался по его спине. Никто еще не осмеливался говорить с ним о подобных вещах! Пиа с легкостью бросала ему в лицо обвинения, не понимая до конца их значимости. Она упрекала его в бездушии, говорила о его отчужденности, а он на самом деле не был таким. Ее слова причиняли ему боль, от которой у него перехватывало дыхание и темнело перед глазами. Одновременно Тамм чувствовал, как в душе его загорается огонек ненависти, и направлен он был на любившую его женщину.

– Я хочу сказать, что ты всех ломаешь, – бесстрашно ответила Пиа, хотя заметила, что лицо мужа побелело от гнева. – Кроишь людей под себя, заставляешь их быть такими, как ты сам. А потом отталкиваешь их, если эти люди допускают промахи. Ты списываешь их со счетов без права апелляции. Всех, вне зависимости от ранга или степени родства.