Мама ни за что не соглашалась покидать Ако, пока отца держат в темнице, и, к их удивлению, вассалы Киры не возражали против этого. Чтобы добыть денег на жизнь, Тикара готов был выполнять любую работу, даже саму черную и тяжелую. Но нанимать его все отказывались – наверняка по приказу узурпатора.

И все же в тайнике осталось достаточно ценностей – спасибо предкам! – чтобы снарядить его с отцом в дорогу (отсюда пути их расходились), а также нанять носилки для матери. Ей предстоял долгий путь в родительский дом. Семья Рику, по счастью, была не из Ако, так что по воссоединении со своими родственниками мама будет в безопасности. Хотя бы она… Вот только на прощание Рику одарила сына таким взглядом, что Тикара засомневался – научится ли она когда-нибудь улыбаться вновь?

Но ее напутственные слова прозвучали достойно:

– Вы хотите покарать зло, которое без вас осталось бы безнаказанным… Вы ищете справедливости. Имена ваши никогда не будут забыты!

И в глазах мамы засияли слезы гордости.

Оиси в последний раз проверил лес вокруг. Постоял, прислушиваясь. После пережитого одиночного заключения чувства все еще были обострены. Наконец он удовлетворенно вздохнул. Что ж, никто за ними не шпионит, это хорошо.

Бывший узник взял в руки два предмета, продавать которые Тикаре было строжайше запрещено. Они не принадлежали их семье. Старинный меч господина Асано, доставшийся даймё от предков, отдала каро на хранение госпожа Мика. Оиси протянул его сыну. Вторую реликвию оставил у себя – танто, кинжал, которым князь лишил себя жизни. Миссия этого оружия пока не окончена. И, прежде чем оно ляжет на надгробную плиту своего хозяина, чтобы остаться там навечно, ему предстоит поучаствовать еще в одном ритуале…

Тикара принял меч, благоговейно рассматривая выгравированный на рукояти фамильный герб.

– Покажи им это, – кивнув, сказал Оиси. – И передай – пусть ждут меня на горе Будды через… две недели. Помни, – в сотый раз повторил он, – враг не дремлет.

Оиси долгим пытливым взглядом впился в лицо сына, желая удостовериться, что тот понял: дабы успешно выполнить свою часть плана, ему следует быть крайне осторожным, но продвигаться вперед при этом очень быстро.

– Да, отец. Да, господин. – Тикара выпрямился и ответил решительным, целеустремленным взглядом.

Оиси вновь кивнул – на этот раз удовлетворенно.

Он помог юноше взобраться на коня – прощальный отцовский жест, берущий начало еще с тех времен, когда сын был слишком мал, чтобы самостоятельно запрыгнуть в седло. Тикара в ответ улыбнулся и отсалютовал мечом господина Асано. Последние лучи заходящего солнца, пробивающиеся сквозь ветви деревьев, на миг высветили фамильный мон на рукояти. И, пришпорив коня, Тикара стрелой пустил его в надвигающуюся ночь.

Оиси поднял последнюю реликвию, хранившуюся в тайнике, – комплект из двух мечей, длинного и короткого, украшенных их семейным гербом. Когда-то эта пара принадлежала отцу. При сдаче замка Кира, не имея на то никакого права, бесцеремонно отобрал собственные мечи Оиси – прекрасный комплект, подаренный ему, когда он занял должность каро. И мечи всех остальных самураев тоже.

Конечно, в сравнении с тем, как жестоко поступил Кира с Оиси после, конфискация оружия выглядела почти мелочью. Однако поступок этот был направлен на то, чтобы полностью деморализовать и унизить поверженных самураев, показать им, что в его, Киры, власти лишить их не только дома и средств к существованию, но даже права считаться человеком.

За это деяние Оиси также хотел поквитаться с негодяем – не только от имени богов, но и от себя лично. И теперь он несказанно радовался своей предусмотрительности, заставившей его спрятать оружие отца в тайнике вместе с реликвиями господина Асано.

Бывший самурай заткнул оба меча за пояс потрепанных, но вполне приличных штанов хакама. Несмотря на то что после освобождения он тщательно вымылся и облачился в чистую одежду, до этой минуты Оиси чувствовал себя оголенным. Теперь все в порядке.

Он с трудом забрался в седло, привязал к нему поводья еще одной лошади. Ненадолго замер, склонив голову и вознося последнюю молитву. Пусть путешествие сына выдастся легким… и пусть боги будут милостивы к Рику… и даруют силу ему, Оиси, чтобы он выдержал лежащий впереди трудный путь… и пусть пошлют мужество вынести все, с чем доведется столкнуться в конце этого пути…

Он развернул коня в сторону, противоположную той, куда ускакал Тикара, и двинулся вслед за угасающим солнцем. Вперед, на Дэдзиму…

Дэдзима, или Голландский остров, напоминал огромный веер, сброшенный с небес рукой беспечного бога и дрейфующий на волнах посреди бухты Нагасаки. Но во всей Японии не было, пожалуй, другого такого позабытого богами места – места, кишащего самыми немыслимыми земными соблазнами. Третий сёгун в династии Токугава, Иэмицу, ввел запрет на любые контакты японцев с представителями других наций. Правительство, бакуфу, провозгласило, что печется о сохранении самобытности своего народа, а потому считает нужным оградить недавно объединившуюся страну от тлетворного влияния чужеземцев. А заодно – но об этом вслух, разумеется, не упоминалось – не допустить появления в Японии нового оружия или передовых технологий, способных подвигнуть какого-нибудь честолюбивого даймё на мятеж против режима Токугавы.

Исключение было сделано лишь для небольшого числа негоциантов из Китая да для голландцев, изгнанных на крошечный, отрезанный от побережья остров. Все торговые операции чужеземцам разрешалось вести исключительно через изолированный от остальной страны Нагасаки. Представительства Голландской Ост-Индской компании располагались по всей Азии. Это давало иноземным купцам доступ к товарам, которые ввозились в Японию веками и уже давно стали неотъемлемой частью жизни ее обитателей. Кроме того, чиновников Компании интересовало лишь увеличение собственной прибыли, а потому вероятность того, что они станут ввязываться в сделки, способные расстроить их ценное торговое сотрудничество с бакуфу, была крайне мала.

Как и основная масса других японцев, Оиси ни разу в жизни не видел чужестранцев – «людей с соломенными волосами», – потому что даже самым высокопоставленным их представителям дозволялось покидать Дэдзиму всего раз в год, и то лишь для того, чтобы нанести визит сёгуну с советниками.

Однако бывшему каро доводилось о них слышать – о глазах и волосах необычного цвета, о странно очерченных лицах и покрытых растительностью чересчур крупных телах, делавших голландцев больше похожими на чудовищ или демонов, нежели на людей. Да и нравы их и поведение также имели мало общего с человеческими. К тому же создания эти отвратительно пахли – поскольку почему-то считали мытье крайне вредной привычкой.

Экипажи прибывающих голландских кораблей обязаны были находиться исключительно на острове. То же самое касалось и чиновников Компании, от имени капитанов обсуждавших условия сделок: они постоянно, годами, обитали и работали на Дэдзиме, дома их теснились среди контор и складов, а жизнь проходила в окружении толпы непрерывно сменяющих друг друга гайдзин – неблагонадежных чужеземцев, – приплывающих на новых судах. И вся эта круговерть происходила на замкнутом, крошечном кусочке суши, протяженность которого в самой широкой части не превышала трех сотен шагов… Даже несмотря на то, что остров по периметру, словно иглами, щетинился доками, отходящими от него в море, места для нормальной человеческой жизни среди всех этих подъемников, пандусов и мостков – вечных спутников оживленного портового поселения – явно было недостаточно.