объяснение мне надоело. Если бы не Мария, я пустил бы в него пулю и дело с концом. Но сейчас мне хотелось расстаться с ним мирно!

— Нет, не уйдешь, господин офицер, пока не выслушаешь меня до конца! — Голос его звучал непривычно твердо.

Я остановился:

— Меня ждет Мария!

— Ничего, подождет. Раз уж попала в твои лапы, никуда не денется!

Петро огляделся, будто проверяя, не подслушивает ли кто:

— Наверно, удивляешься, что я так разговариваю, да еще здесь... Но на том берегу меня считают за человека и я... не хотел, чтобы там узнали, что я предатель. Я продал Сергея Вахова, своего воспитанника, честного и хорошего парня... Хоть он и не попал в ваши лапы, с меня грех не снимается. Я предал его, и от этого не уйти. И отца ее я предал. — Он помутневшим взором посмотрел в ту сторону, где стояла Мария. — Федора Сабуру. Да, и это моих рук дело.

— К чему сейчас эти слова? Мне некогда, я должен идти.

Бесплодный разговор меня раздражал. Но Петро продолжал, будто и не слышал:

— Я думал, что мой сын совершил преступление и его ожидает смертная казнь. Ты обманул меня. Помнишь, как ты говорил, что собственная рана беспокоит человека больше, чем рана соседа. Но, оказывается, лучше умереть, чем жить предателем. Жизнь для меня теперь потеряла всякую цену. — Он тяжело вздохнул и начал сворачивать козью ножку. — Да, господин офицер, видишь, как меня скрутило, а я ведь крепкий был мужик!

— Понятно, понятно. Об этом поговорим в другое время, а сейчас мне нужно идти, Петро.

— Еще немного, и ты уйдешь, — он закурил, жадно затягиваясь, и снова приблизился ко мне.

— Слушай, кончай! Видишь, Мария ждет.

— Зачем ты обманул меня? — спросил он, с ненавистью глядя на меня. — Зачем ты сказал, что Андрей пошел против бога и царя, что, когда его арестовали, у него было полно прокламаций? На самом же деле...

— Как ты смеешь? — прикрикнул я на него, надеясь, что он опомнится, но не тут-то было, он даже глазом не моргнул и продолжал настойчиво:

— Помолчи! Я целый год слушал тебя, теперь ты слушай. Ты никогда не видел Андрея, ты не друг Андрея, а враг его заклятый. По дешевке купил мою душу. Так ведь? Отвечай, господин офицер!

Петро стал поперек дороги и сдавленным голосом, будто кто-то душил его, прохрипел:

— Может быть, твоя кровь смоет мой позор и излечит мое сердце?

В руках у Петро блеснул длинный нож. Сообразив, что не успею вынуть револьвер, я нажал курок прямо в кармане и всадил в Петро все семь пуль.

Бедняга упал, успев сказать едва слышно:

— Хоть напоследок будь человеком, не говори никому, что я...

Я ничего не ответил и заторопился к Марии.

Она зябко куталась в свою телогрейку.

— В кого ты стрелял, Георгий?

— Собака бросилась на меня, бешеная, наверное. Я пристрелил ее.

В это время на шхуне затих мотор.

— Майна! — крикнул кто-то на палубе.

Дата поднял голову, взглянул на дверь каюты, в которую заглядывал озабоченный Антон.

— В порт не пускают, шкипер, — обратился Антон к Дата и бросил любопытный взгляд на Тория.

— Кто не пускает? — нахмурился Дата, встал и направился к двери.

— Сторожевик. Утром пройдете, говорит, фильтрацию, а там посмотрим, мол, — шепнул ему Антон и нагнулся, чтобы пройти в дверь, но Дата остановил его:

— Ты останься, пригляди тут.

Шкипер поднялся на палубу. Море тихо качало «Чайку» с опущенными парусами. Дата с наслаждением вдохнул свежий морской воздух.

— Это ты шкипер «Чайки»? — услышал он незнакомый голос. Рядом с «Чайкой» стоял небольшой сторожевой катер.

— Да, это я, что тебе нужно? Может быть, тебе не нравится моя рожа? — Дата только сейчас прочел на истребителе надпись «Тариэл» и усмехнулся. Тоже мне Тариэл! Да наша шхуна настоящий великан против этой посудины, подумал он.

На корме «Тариэла» стоял офицер с блестящими погонами.

— В темноте я плохо вижу, рассветет, тогда скажу, нравишься ты мне или нет. А теперь, — он повысил голос, приказывая, — отведи шхуну налево, вон туда, видишь? — Он махнул рукой. — Встанешь на якорь до утра.

— Благодарю, быть может, подскажете, в каком часу гасить фонарь и какую воду пить, из Беслетки или морскую, соленую?

Человек с погонами минуту помолчал, удивленно глядя на Дата, потом крикнул:

— Да ты шутник! А знаешь, с кем имеешь дело?

— Только что собирался спросить, с кем имею честь... Товарищ или господин?

Офицер сдвинул брови, задумался, не спуская глаз с Дата, наконец, понизив голос, сказал:

— Так смело разговаривают только товарищи-большевики. Если большевик, говори сразу.

— Какая тут смелость? Я только спросил, кто сейчас в Сухуми? В чьих руках сейчас порт?

— Откуда идете?

— Из Туапсе.

— Сейчас здесь большевики.

— А почему на вас серебряные погоны?

— Одного гвардейца[2] выкинули рыбам на ужин... В кожанке стало холодно, надел шинель покойника.

— Что-то не верится.

— Конечно, сейчас трудно верить кому-либо на слово. Приходится быть осторожным.

— А куда вы гоните меньшевиков? — Дата не верил этому человеку, но продолжал разговор, чтобы прощупать обстановку.

— На кладбище.

— А где это кладбище?

— В Тбилиси, Петропавловское.

— Откуда же у вас этот «Тариэл»? Не Жордания ли оставил на память о себе?

— Об этом завтра, сейчас у меня мало времени. Значит так, ночь простоишь у поплавка, а завтра судно осмотрит особоуполномоченный и даст разрешение сойти на берег. Таков приказ коменданта города.

«Тариэл» дал короткий свисток и стремительно оторвался от «Чайки». Дата раскурил трубку, проводил взглядом быстроходный катерок и задумался: «Похоже, что в Сухуми меньшевики. Как бы не попасть в беду... От «Тариэла» улизнуть нетрудно. Но неизвестно, сколько тут еще сторожевиков. А если не удастся ускользнуть? Лучше уж остаться. Что нам могут сделать меньшевики? В чем мы перед ними провинились? Бояться нам нечего».

Где-то в ночном просторе, под чистым, звездным, но безлунным небом, скрылся «Тариэл». Дата посмотрел в сторону города.

В Сухуми, когда-то освещавшемся, как новогодняя елка, сейчас мерцали одинокие огоньки. Шкипер глянул мельком на беженцев и пошел в каюту.

— Шхуну отведи левее, останови за поплавком и спусти якорь, — сказал он Антону и вошел